Сергей БЕЛОВ

Д Е Н Ь Г И Д Л Я О Б Е З Ь Я Н К И

(Комедия-мелодрама.)

ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:

ИВАН

ЗАХАР

МАРЬЯ

(Декорация одна на всю пьесу – квартира Ивана и Марьи).

(В квартире ИВАН.

Звонок в дверь).

ИВАН. Открыто!

(Появился ЗАХАР).

О, кто к нам явился! Захар Захарыч!

ЗАХАР. Я, я, Вань… Вот – мимо дома твоего шлепал, ну и…

ИВАН. Да ты проходи, садись.

ЗАХАР. Надеешься, откажусь?

ИВАН. Мечтаю!

ЗАХАР. А я вот назло тебе возьму, да и сяду.

ИВАН. У-у! А волосенки-то редеют у нас.

ЗАХАР. У тебя зато прут со страшной силой. Покидая умную

голову.

ИВАН. Дезертиры… Ну – и что новенького у нас в зоопарке?

ЗАХАР. Ну, как… Недавно завезли двух питонов. Довольно

мрачноватые ребятишки, и здоровенные, как пожарные шланги. Тигра Раджу по старости на пенсию проводили. Нет, так-то старикан

по-прежнему греет кости у себя в клетке, но перед нею мы для смеха поставили коробку с надписью «Подайте пенсионеру! Ветерану пакистано-индийской войны!»

ИВАН. Неплохо. Н-да-а, давненько я к вам не заглядывал…

Ну а Люська как?

ЗАХАР. Обезьянка-то наша?..

ИВАН. Ну да. Я ведь до сих пор вспоминаю, как она у того

самого депутата Госдумы в голове насекомых искала.

ЗАХАР. Да, забавный случай. И занесла же его тогда к нам

нелегкая. Всё внимание на него, и у Люськи дверку закрыть забыли. Ну, она возьми, да и сигани с дерева прямо депутату на шею. Нацепила его очки, да и ну в башке у него насекомых искать.

ИВАН. Понятно - обезьяны всегда ведь блох, да вшей у тех

людей ищут, кто им понравился.

ЗАХАР. Это верно – ох, и понравился депутат Люське! Да так, что она тут же проворно нырнула пониже, да и давай у него еще и штаны расстегивать, чтобы и там блох пошарить.

ИВАН. Поначалу-то, ясно, все обалдели, а потом ну отдирать

обезьяну от депутата, как какого-то не в меру настырного избирателя.

ЗАХАР. А ты помнишь, как Люська стянула юбку с нашей

популярнейшей эстрадной певицы?

ИВАН. О-о!

ЗАХАР. Нарисовалась та в зоопарке, значит, и в суматохе все

опять про Люську забыли. Которая с того же небезызвестного дерева прыг на окруженную зеваками певичку, и ну юбчонку с нее сдирать, чтобы самой примерить. Ну а та извращенной человечьей своею башкой вообразила, что обезьяна – лесбиянка, и - в визг вперемешку с матом.

ИВАН. Да, быстро ж певица лексикончик свой обновила…

(Пауза).

ИВАН. Ну, и чего замолчал? О чем задумался?

ЗАХАР. Да, а как попугайчик поживает, которого ты взял как-то

из зоопарка?

ИВАН. Нормально. Сейчас на даче. Моя жена с дочкой за ним

присматривают.

ЗАХАР. С соседней жердочки?

ИВАН. Смешно… И все-таки сдается, Захар, что ты от меня чего-то скрываешь.

ЗАХАР. Понимаешь ли, Вань…

ИВАН. Ну?

ЗАХАР. Да Люська-то заболела. И весьма серьезно.

ИВАН. Да ты что! Она же еще не старенькая.

ЗАХАР. И тем не менее…

ИВАН. А что с ней?

ЗАХАР. Еще не знаем. Но в город к нам на международный

ветеринарный симпозиум один немец серьезный типа профессора прикатил, вот мы и заняли денег, чтобы заплатить ему за осмотр Люськи. Он уже ее, кстати, как раз в эти часы должен осматривать. Ну а долг отдавать срочно надо. Вот мы и собираем, кто сколько сможет.

ИВАН. Эх, Люська, Люська… А помнишь, сколько дней я с нею

возюкался, когда она тяжело простудилась?

ЗАХАР. Потому-то к тебе и заглянул. Нет, я понимаю, что ты на

пенсии, но… Повторяю – кто сколько сможет.

ИВАН. Мне надо подумать.

ЗАХАР. Конечно, подумай. А я пока тут рядышком еще кое-куда

загляну. (Уходит).

ИВАН (какое-то время в раздумьях). Н-да-а, ох, и хорошо же было всяким там Сократам, Спинозам да Диогенам. Искали, видишь ли, ответы на философские вопросы. Тоже мне, мудрецы! А вот попытались бы у бабенок своих заначку найти!.. Не-ет, не зря на Руси всех мыслящих людей издавна волнуют три главных вопроса. Это – кто виноват? Что делать? Ну и наконец основной – где жена прячет деньги?

Да взять хоть мою Спинозиху. И куда она только их ни прятала! И в банке-то с крупой, и на антресолях, и за плинтусом, и даже в кочане капусты. Ну, да и у меня кочан на плечах тоже не лыком шит. Разыскал я и там финансы, да и перевел их на свой личный счет в правом кармане штанов.

Ладно, а пока моя не вернулась с дачи, как собиралась, исполню-ка я свой наипервейший, свой священный супружеский долг – поищу у нее заначку. Итак, для начала тут – в этой комнате.

(Ходит по комнате, тщательно

осматривает предметы и мебель).

Пустота… А тут фига с маслом… Шиш в квадрате… Господин облом… Фига в кармане… Ноль рублей, ноль копеек… Ну а тут сама Дуля Никаноровна собственной персоной… Господин дефолт!.. Та-ак, и где же я еще-то не производил финансовую разведку? Кровать… Гм! А не могла ли хитроумная моя женушка где-нибудь снизу-то под нею денежки скотчем приклеить? А почему бы и нет? Да Спинозиха моя благоверная даже и в кровати, Господи, прости, на любые штучки-дрючки способна. А ну-ка, заглянем…

(Кряхтя, залез под кровать, лишь ноги торчат.

Появилась МАРЬЯ).

МАРЬЯ. Ну ити-ить твою мать! Ну просто шахтер, блин, в

забое! Передовик-стакановец!

ИВАН (дернув ногами, испуганно). Это ты, ты, Маша?

МАРЬЯ. Нет - Карл Маркс с хорошо поддатой Дюймовочкой!

Ну - и чего ты туда забрался? Бутылёк, что ли, закатился?

ИВАН (оттуда, с обидой). «Бутылёк!» Да я, может, пыль тут

протираю.

МАРЬЯ. Чем? Собственными штанами?

(ИВАН выбирается из-под дивана).

Та-ак! Пыль Иван Иваныч у нас протирают! Офонареть! В кои-то веки! Ну а где ж половая тряпка? На потолке ее случайно оставил? Ну – и для чего, ползунок, сознавайся, ты туда залез?

ИВАН. Я? А я это… как его…

МАРЬЯ. Ну?

ИВАН. За тараканом погнался.

МАРЬЯ. За тараканом? Зачем? Закуски не хватило, что ли?

ИВАН. Да нет, замочить хотел паразита.

МАРЬЯ. Во, блин - терминатор! Рэмбо! Брюс Всепропьющий!

ИВАН (кисло). Ну Ма-аша…

МАРЬЯ. Ладно, проехали. Да, а знаешь, что на даче у нас приключилось?

ИВАН. Что?

МАРЬЯ. Но сначала присядь.

ИВАН. Зачем?

МАРЬЯ. Присядь!

ИВАН. Ну, сел… И чего?

МАРЬЯ. Ну так вот. Крепись. Филя - умер.

ИВАН (потрясен). Фи… Филя? Умер?..

МАРЬЯ. Да.

ИВАН. Бо-оже мой!

МАРЬЯ. Увы, увы, Ваня! Все, нет больше Фили!

ИВАН. С ума сойти…

МАРЬЯ (бормочет). Ну, тебе-то, алкашу, это раз плюнуть.

ИВАН. Да как же теперь жить-то, Маша?

МАРЬЯ. Печально.

ИВАН. Господи! Самый лучший, самый близкий мой друг!

МАРЬЯ. Да-а уж, собутыльничек был отменнейший.

ИВАН. Да ну при чем тут это? И вообще, смотрю, тебе его

нисколько не жалко.

МАРЬЯ. Мне? Ошибаешься. Просто отревела свое в электричке,

весь вагон затопила слезами.

ИВАН. Нет, не будет у меня больше такого друга.

МАРЬЯ. Почему? Да ну мало ли кругом алкашни?

ИВАН. Он же был совсем еще не старый!

МАРЬЯ. Не-а. Стопарик очень даже лихо держал.

ИВАН. Перестань!

МАРЬЯ. Все, благоговейно молчу, как твой правый сапог в

кладовке.

ИВАН. Та-ак! Ну и откуда ты об этом узнала?

МАРЬЯ. Случайно. Навожу, значит, в кладовке порядок, беру

твои сапоги – опаньки! – а один тяжелее другого! Да что ж, думаю, да никак это благоверный мой там свой старый задубелый носок оставил? Не-ет! А это у нас пузырек с водочкой в Ванином сапоге тихонечко затаился!

ИВАН. Это мои стратегические резервы.

МАРЬЯ. Я так и поняла. На случай ядерной войны.

ИВАН. Хуже.

МАРЬЯ. А что может быть хуже войны?

ИВАН. Сухой закон.

МАРЬЯ. Обоснуй.

ИВАН. Легко. Если от ядерного удара еще можно как-то под

койкой в противогазе спастись, то от сухого закона…

МАРЬЯ. Страдалец… Великомученик ты наш… Пепел алкашей Хиросимы стучит в его сердце.

ИВАН. Ладно, а теперь скажи, как и когда Филя умер?

МАРЬЯ. Ну, в общем, утречком просыпаюсь сегодня, глянь в

клетку к нему, ну а наш бедненький попугайчик лежит на спине и лапки кверху.

ИВАН. О, Господи! Филя!..

МАРЬЯ. Потрогала я его – холодненький. Дочку окликнула,

Надька прибежала – и в слезы. Что делать? Ну, мы тут же на всякий пожарный ветеринара позвали. Который – ну помнишь? – на даче у Бирюковых еще бульдога лечил от свинки.

ИВАН. От свинки? А-а! Это когда бульдога свинка соседская покусала?

МАРЬЯ. Вот-вот.

ИВАН. Помню, помню. Эта скотина ведь и мне как-то всю туфлю зубищами разодрала.

МАРЬЯ. Бульдог-то?

ИВАН. Нет.

МАРЬЯ. Ветеринар?

ИВАН. Свинка!

МАРЬЯ. Ну, заявился этот эскулап зверский, заглянул к Филе в

клеточку. Эй, говорит, послушайте, а чего у попугая голова перевязана? Ну а Надька ему – с похмелюги. У ветеринара шары на лоб. А Надька – да-да, я Филе, говорит, вчера на ночь эту повязку наложила после его дичайшего похмелья. Врач только башкой покачал. Потом достал птичку, понюхал запах застарелого перегара из клювика, заглянул в красненькие, мутные глазки, и говорит – все! Отчирикал соколенок ваш красноглазый!

ИВАН. Господи! А ведь Филя был мне совсем, как сыночек!

А ты помнишь, Маш, как я из зоопарка его принес?

МАРЬЯ. Помню. Такой несчастненький был птенчик, один,

без мамочки…

ИВАН. Вот-вот-вот. Я даже ему из жалости грудь хотел дать. Ну

а сколько я тогда с ним возюкался! Чему только ни учил! И кушать, и утирать клювик салфеткой, и пританцовывать при виде бутыл… (закашлялся). Даже руками, помню, размахивал, показывая птенцу, как летать-то надо.

МАРЬЯ. Летать! Ну а научил? На бровях ползать! Да водяру

жрать!

ИВАН. А ты лучше еще раз вспомни, каким я его домой-то

принес. Полудохленького, больного, его в зоопарке уже списали, ну а я – взял. Да, стал давать ему сразу водчонку по капельке, и что? Наипервейшее народное средство. И ведь выходил, выходил бедолагу! Н-да, это куда покруче, чем «Малахов-плюс». Да и к тому же, согласись, я и хорошему его обучал. Например, скажем, стихам – когда речевой аппарат у него разрабатывал.

МАРЬЯ. Вот-вот-вот! И – разработал! Поздравляю! Как ни

зайду, бывало, в комнату, так он тут же орет: - Ты жива еще, моя стар-рушка?!

ИВАН. А чего? Из Есенина строчка. Классика.

МАРЬЯ. «Кла-ассика…»

ИВАН. Ладно, Машунь, а теперь к делу. Очень нужны деньги.

МАРЬЯ. Ку-уда-а!?

ИВАН. Помирает Люська.

МАРЬЯ. Да ты что – новой собутыльницей обзавелся?

ИВАН. Это обезьяна. Из зоопарка.

МАРЬЯ. А-а-а! Это которая у народного депутата штаны снимала?

ИВАН. Она самая. Тяжело заболела.

МАРЬЯ. Что-то у него через штаны подцепила?

ИВАН. Да нет. Просто заболела, и все.

МАРЬЯ. Нет денег.

ИВАН. Ну Ма-аш…

МАРЬЯ. Опять меня обманываешь. Как всегда.

ИВАН. Я? Я тебя обманывал? И когда?

МАРЬЯ. Так же когда-то брал деньги на лечение медведя.

ИВАН. Пантелеймона?

МАРЬЯ. Да. Ну, я и подкинула тебе деньжат, как идиотка.

Ну а через пару дней заглядываю к тебе в зоопарк – здра-асьте! Ты с этим самым Пантелеймоном пьешь с ним на брудершафт прямо у него в клетке!

ИВАН. Ну а где, по-твоему, надо было? В привокзальном буфете? Да и не пил я, не пил.

МАРЬЯ. Неужто?

ИВАН. Нет. А проходил с ним лечебную процедуру.

МАРЬЯ. Ну хорошо, предположим, ты медведя лечил. Ну а

сам-то от чего при этом лечился? От алкоголизма?

ИВАН. Да я это на радостях малость хлебнул. От того, что

Пантелеймоша на поправку пошел. Ну дай, дай денег для Люсечки.

МАРЬЯ. Ну хорошо, дам.

ИВАН. Спасибо!

МАРЬЯ. Но только не денег, а вот эту вот большую и красивую

дулю.

ИВАН. Но почему?

МАРЬЯ. Ты так же меня и с шакалами как-то обманул.

ИВАН. Это с кем? С Туриком и Пуриком?

МАРЬЯ. Вот-вот. Сказал, что собираете двум этим близняшкам

деньги для подарка на их пятилетний юбилей.

ИВАН. Ну… да… Собирали.

МАРЬЯ. Ну а наша Надька в тот же день вечером случайно

увидела, как эти самые Турик и Пурик со всего зоопарка пустые бутылки для тебя собирали.

ИВАН. Да ты пойми – нам тогда финансов на юбилей чуть-чуть

не хватило, ну, я и подключил к делу самих юбиляров. Ну дай, дай денег для Люсечки!

МАРЬЯ (кукиш). На! А теперь отвали. Мне к очередной

премьере у нас в театре платье для королевы пошить надо. Ну а ты еще и на жалкую мою зарплату портнихи посягаешь, бессовестный. Да не подрабатывай я на стороне немножко шитьем – просто не знаю, как бы мы и выкручивались.

(Достает платье, садится, шьет.

ИВАН вертится рядом).

ИВАН (подлизываясь). Шикарное платьице.

МАРЬЯ. Ну так еще б. Королевское.

ИВАН. На тебя б его надеть, Машенька…

МАРЬЯ. Ага. Да и в пивнушку со своим королем красноносым.

Ты лучше, королевская твоя морда, скажи, ты это зачем из нашего Фили когда-то шпиона сделал?

ИВАН. Я? Из Фили? Шпиона?...

МАРЬЯ. А кто, кто, квася с друзьями дома или на даче, перевешивал клетку с попугаем к окну? И стоило мне лишь появиться вдали, как пернатый наблюдатель вопил: «Стар-руха, стар-руха шкандыбает!» Ну а при виде Надюхи, он тут же орал: «Шмакодявка на гор-ризонте! Шмакодявка на гор-ризонте!» И вся хмельная ваша компашка моментально убирала вино со стола и наливала «гонорар» попугаю.

Ну а я-то изумлялась, дуреха – как ведь ни зайду, а ты с корешами хлещешь исключительно минералку. Зато огонораренный наш попугай уже хор-рош! Просипит мне: «Пр-ривет, объект!» Свалится тут же с насеста, да и захрапит, как годовалый кабан.

ИВАН. Эй, погоди, а как ты обо всем этом узнала?

МАРЬЯ. О чем? О ваших условных с попугаем фразах?

ИВАН. Да.

МАРЬЯ. «Как!» Да налила Фильке как-то лишний стопарик –

вот он и заложил тебя с потрохами

ИВАН. Ч-черт!

МАРЬЯ. Ну а ты бы лучше, Иван, сейчас не денег просил, а молил Бога простить тебя за прошлую твою дружбу с сантехником Михеичем.

ИВАН. С Михеичем? А что он?

МАРЬЯ. Что? Да научил вас с попугаем ругаться, как последних

сапожников.

ИВАН. Но мы же ведь потом перестали.

МАРЬЯ. «Перестали!» Ну а соответствующий лексикон у

орелика у нашего проспиртованного долгонько еще держался! Да такой, что хоть ушищи кирпичами закладывай! Я ведь этого пернатого матерщинника потом до-олго при гостях одеялом накрывала. Врала, что, мол, приболел он. Разок, правда, когда к нам из мэрии приходили, он умудрился такое выдать из-под одеяла – что чиновники так и брызнули врассыпную из нашей квартиры, а я вся пятнами пошла, как божья корова.

ИВАН. И что? Зато вспомни, как однажды он нас от грабителей спас.

МАРЬЯ. Филя? Нас? От грабителей?..

ИВАН. Вот-вот-вот. И как раз-то с помощью нашего русского,

заветного, духоподьемного мата.

МАРЬЯ. А, да, вспомнила!

ИВАН. Понимаешь, подобрали жулье отмычки к нашим

дверям, да и залезли ночью сюда. Мы спали. И лишь Филюша – этот воздушный гигант, этот пернатый богатырь земли русской в ту ночь не почивал! Он – бодрствовал!

МАРЬЯ. Чай, от перепоя страдал твой Филюша-Муромец?

ИВАН. Это не имеет значения. Главное – результат. Ну а он

таков, что Филимон во тьме ну таки-ими обложил воров матюгами, что злодеи тут же трусливо бежали.

МАРЬЯ. Н-да-а! Со среднего перепоя нашего Фили даже самый

невинный голубь материться начнет…

ИВАН. Короче, вскочили мы, зажгли свет, а на полу – лишь

утерянные в панике подлецами воровские отмычки.

МАРЬЯ. Я еще, помню, тогда подумала - а может, вместо

попугая лучше б нам собачонку какую стоило завести?

ИВАН. Что-о!? Собачо-онку!? Ну а какая, скажи, какая такая

псина могла б так же лихо обложить грабителей по их матери до седьмого колена? Да никакая! Даже пьяная!.. Кстати! Когда мы полицию вызвали, они же как раз с четвероногой ищейкой своей заявились. Ох, и жалкий же был псенок!

МАРЬЯ. Да, очень жалкий. Ну а отчего – ты случайно не помнишь?

ИВАН. Не-ет…

МАРЬЯ. Да оттого, что едва лишь завели к нам эту собаку,

как твой Филюша - Муромец, этот поддатый богатырь земли русской ка-ак завопит: « А это что еще за гребаный кр-рокодил у нас в доме!? Во-о-он!!» У несчастного песика от стыда и обиды даже ушки с мордою покраснели.

ИВАН. Ну так еще бы. Понятно. И я б обиделся, если б и меня

откуда-нибудь погнали. Впрочем, да и ты, Машунь, тоже хороша.

МАРЬЯ. Я? А что я?

ИВАН. Сразу ерунду какую-то мелкую вспоминаешь. Лучше

согласись – ведь Филя нас тогда спас?

МАРЬЯ. От грабежа? Спас.

ИВАН. «От грабежа!» Да нет, все было куда серьезнее. Да ведь тебя, пойми, тогда и убить могли, а меня изнасиловать… Или наоборот?.. Ну да это нюансы. Словом, короче – безо всякого мата, вежливо и культурно тебя прошу – Машенька, милая, ну подкинь мне деньжат для Люсечки!

МАРЬЯ. И не подумаю.

ИВАН. Ну ясно, ты же Люсеньку мало знаешь, тебе ее нисколько не жалко. Ну тогда дай для нее денег хотя бы во имя нашего незабвенного Филечки.

МАРЬЯ. Держи карман шире.

ИВАН. Эх, Машуня, Машуня! Ну нет, нет в тебе и капли элементарной человеческой благодарности по отношению к попугаю, спасшему нас от смерти!

МАРЬЯ. Почему? Благодарность-то есть. Денег нету.

ИВАН. Кстати, о деньгах. А ты не помнишь, как весь ваш театр

Филя не раз выручал, обеспечивая вам дополнительные сборы?

МАРЬЯ. Филя? Обеспечивал нам дополнительные сборы?

ИВАН. Да!

МАРЬЯ. Когда?

ИВАН. Подсказать?

МАРЬЯ. Если можно.

ИВАН. Вот ведь память-то какая куриная – а? Да ну как таких

людей ноги по театрам-то носят? Нет, ну это ж надо – такие потрясающие сценические моменты, и начисто забывают!

МАРЬЯ. Например?

ИВАН. Вспомни, например, как выразительно страдал наш

Филя в клетке на сцене, когда злой Отеллище душил несчастную Дездемоночку. Все его трепетное тельце от клювика и до хвоста выражало боль и отчаяние. Зачарованные зрители просто не могли оторвать глаз от нашей птички. И лишь потом, потом многие с удивлением узнавали, что пока они таращили глазенки на попугая, афроамериканец-расист в это время неподалеку втихаря удавил Дездемону.

МАРЬЯ. Что ж! Не исключаю, что попугай и впрямь играл, как

Смоктуновский по Станиславскому. Возможно. Однако мне отчего-то чаще вспоминается другая сцена оттуда.

ИВАН. Какая?

МАРЬЯ. Самый первый выход Дездемоны из-за кулис…

Вот актриса появляется, напряженная тишина… И вдруг отчетливый голос попугая: - Стар-руха, стар-руха шкандыбает!..

ИВАН. Ну да, да, произошла небольшая такая накладочка…

МАРЬЯ (фыркнула). Небольшая!..

ИВАН. Но затем до самого ведь финала попугай мужественно,

сцепив зубы, молчал, как партизан на допросе.

МАРЬЯ. А – почему? Да потому, что ты, соблазняя несчастного

партизана, показывал ему украдкой из-за кулис бутылку шампанского. Попугай, правда, не подозревал, что бутылка-то бутафорская, вот и молчал, надеясь на выпивон.

ИВАН. Но ведь молчал же, молчал!

МАРЬЯ. Да. Но зато потом ох, и выдал же тебе пару ласковых,

узнав о фальшивом шампанском! Даже, помнится, на штаны тебе в сердцах плюнул.

ИВАН. Ну и что? Что штаны? Не в штанах счастье.

МАРЬЯ. Вот у тебя-то - уж то-очно не в них! Отнюдь! Да, а как тебе случай с «Гамлетом»?

ИВАН. С «Гамлетом»? А что?

МАРЬЯ. Помнишь ли ты момент перед тем, как Офелия впервые

появилась на сцене?

ИВАН. И что?

МАРЬЯ. А то, что попугай и тут не упустил случая известить

публику, завопив: - Шмакодявка на гор-ризонте! Шмакодявка на гор-ризонте! Хорошо еще, директора в театре в тот день не было.

ИВАН. Ну Машунь… Даже и люди то и дело совершают

ошибки - чего же ты требуешь от бедного попугая?

МАРЬЯ. Ну да, и люди ошибаются, это верно. Вот и ты, ты, к

примеру.

ИВАН. И я, и я, да…

МАРЬЯ. Ну а самая основная твоя ошибка…

ИВАН. Какая? Что я когда-то принес домой Филечку?

МАРЬЯ. Нет.

ИВАН. А какая?

МАРЬЯ. Что ты вообще появился на свет!

ИВАН. Та-ак! Ну а я-то думал, что – когда на тебе женился.

МАРЬЯ. Ну уж не-ет, то была моя основная ошибка – пойти за

тебя замуж!

ИВАН. Ну все, все, хватит… Лучше вспомни, как повалили зрители в ваш театр после «Шмакодявки на горизонте». На люстрах висели –лишь бы про шмакодявку услышать!

МАРЬЯ. Предположим. Ну а как тебе история с премьерой «Макбета»? Ты хоть ее припоминаешь?

ИВАН. Местами. Поскольку был я в тот день жутко, не в меру трезв.

МАРЬЯ. Ну же, вспоминай! Сцена – где Макбет присутствует

на собрании палаты лордов.

ИВАН. И - что?

МАРЬЯ. А то, что когда один из актеров на сцене ненароком

издал неприличный звук, то Филя из своей клеточки мрачно поинтересовался: - Кто это сделал, лор-рды?

ИВАН. Все правильно. Реплика из Шекспира.

МАРЬЯ. Да! Но только у Шекспира ее подает Макбет! Макбет,

а не попугай Филя, которым в пьесе даже и близко не пахнет!

ИВАН. Ну и зря… Это большущая недоработка великого

драматурга, что он не вставил в этой трагедии попугая.

МАРЬЯ. И подает Макбет ее, заметь, отнюдь не по поводу

неприличного звука!

ИВАН. И опять виноват Шекспир. Такой звук, как и, к примеру, чеховская лопнувшая струна в «Вишневом саде», очень бы украсил эту его пьесу. Недаром ваши зрители были в полном восторге. Вспомни, как все аплодировали и смеялись после этого эпизода!

МАРЬЯ. Публике – да, понравилось, а вот директору нашему …

Ведь именно после этого он торжественно отнес клеточку с попугаем на крыльцо театра и заявил: - Чтобы и коготка этого Смоктуновского тут больше не было!

ИВАН. Пожилой ретроград с замыленным глазом… Ну и чего же он этим добился? Зрители-то опять стали обходить ваш театр за пятьдесят километров.

МАРЬЯ. Это - другой разговор. Ладно, все, а теперь за хлебом

сгоняю. Наверняка дома, как всегда без меня – ни крошки. Да, кстати, чисто философский вопрос – а чем обычно ты водяру занюхиваешь, когда под рукою нет даже хлеба?

ИВАН. Чем занюхиваю? Хорошо, скажу по секрету - как философ философу… Рукавом!

МАРЬЯ. Н-да-а! Вот уж действительно – не хлебом единым!

Все ясно – отныне шью тебе исключительно одни безрукавки.

ИВАН. Ну ты и садистка…

МАРЬЯ. Ладно, все, я за хлебом! (Возвращает платье на место и уходит).

ИВАН (звонит). Вадим? Привет! Вадик, выручай, ты у нас

богатенький! Нужны деньги! На лечение Люськи! Да какой собутыльницы? Обезьяны из зоопарка! Вспомнил? Сла-ава Богу! Что?.. (Виновато). Ну да, да… Это с тебя она, пьяного, как-то чуть штаны не стащила. А чего обижаешься? Да она же их просто на себя хотела померить, а не для того, о чем ты подумал. Да она, если хочешь знать, один раз даже с самого директора зоопарка едва штаны не стянула! С самого! Директора! Зоопарка!! А чего ж тогда говорить о наших-то штанах, штанах простых смертных?.. Что? Ну да, да, и пуговицы тогда у тебя со штанов она содрала и за щеку засунула…Какой все-таки ты злопа-амятный!.. Но ведь за свою щеку, а не за твою она их засунула, Вадик. И потом, что в переводе с обезьяньего это означает? Да то, что ты ей дико понравился, и она хотела оставить о тебе у себя за щекой чистую и светлую память… Что? Все равно не дашь денег? Затаил-таки мелочную человечью обиду к неповинному зверю? Хорошо! Дай тогда денег на похороны Фили. Какого? Да моего попугайчика. Ну, вспомнил? (Виновато). Ну да, да… Он ведь как-то при твоем-то отце, да и послал тебя по твоей матери! Ну прости, прости, Вадь, покойничка

– он ведь не со зла это брякнул. А с чего? Да с похмелюги жутчайшей.

Ты это должен понять, тебе это чувство прекрасно знакомо… Что? Не забудешь ему этого, и не простишь? Какой ты все-таки у меня

мсти-ительный!..

(Появился ЗАХАР).

ЗАХАР. Ну и как, Вань, с монетой?

ИВАН. Увы!

ЗАХАР (помрачнел). Жаль…

ИВАН. У меня-то, сам знаешь, особых финансов никогда не

водилось. Попытался у жены позаимствовать – но…

ЗАХАР. Ясно. Да, только что мне из зоопарка звонили.

ИВАН. Так-так-так…

ЗАХАР. Немец Люське диагноз поставил.

ИВАН. Ну и что у нее?

ЗАХАР. Вроде бы цирроз печени.

ИВАН. А что это за гадость?

ЗАХАР. Подробностей не знаю, но, говорят, что чаще всего это от пьянства бывает.

ИВАН. От… пьянства?

ЗАХАР. Да.

ИВАН. Но… но ведь я же ей никогда много не наливал.

ЗАХАР. Да ну при чем тут ты? Ты тут, поди, вообще седьмая

вода на киселе.

ИВАН. Ну а если первая или вторая вода?

ЗАХАР. Остряк…

ИВАН (растерянно). Печень… пьянка… Да нет, я ведь и правда

ей лишь по особо могучим праздникам и наливал-то. Ну, там типа на Новый год, в День защиты животных… Ну и, ясно, на самый законный ее праздник – на 8 марта…Да и отчего я выпивать-то ее научил? Помнишь Захар, она в лужу тогда упала и простудилась. Температура подскочила, как ненормальная. Ну, я и плеснул зверю для сугреву. Разок, другой, пятый… А она бац, и втянулась.

ЗАХАР. Да ты не парься. Ох, уже и жалею, что трепанул тебе об

этом циррозе…

ИВАН. Да, а знаешь, что Филя умер?

ЗАХАР. Какой Филя?

ИВАН. Да попугайчик! Которого я когда-то взял в зоопарке!

ЗАХАР. А-а…

ИВАН. Так вот умер. Этой ночью, на даче.

ЗАХАР. Проклятье! Ну просто одно к одному!

ИВАН (вспылив). А ты не каркай! Люся-то ведь живая еще!

ЗАХАР. Все, все, молчу… Ладно, побежал дальше, деньги

искать! Пока! (Уходит).

(Телефон).

ИВАН. Да?.. А-а, Игорек! Очень даже своевременно

позвонил! Слушай, как у тебя с монетой?… Что? А, да, да, да! Позабыл, извини! У тебя же на носу свадьба, сам бабки роешь.

Да, а чего ты мне звякнул? Ах, интересуешься, к чему надо готовиться в семейной-то жизни? Ну что я, парень, могу сказать? Ты главное это… Да нет, я сейчас не о невесте твоей… Нет, ты, ясно, цени и береги ее, ненаглядную свою собутыль… невестушку. Однако есть в семейной жизни-то, Игореха, вещи и куда поважнее. Какие? Ну так вот. Ты главное отныне давай это самое… (Со слезой). Береги животных!! И если заведешь собачонку, кошку или хомячка какого – то не давай им пить! Ни за что! Ни капли! Да не воду, Господи, а – вино с водярой! Ни-ни-ни! Понимаешь ли, грех это, великий грех - зверье спаивать! Я только что на себе это осознал!..

… Что? Невеста, говоришь, в спаленку тебя сладенько кличет? Что же, ступай, ступай. Догадываюсь, парень, чего молодая от тебя хочет. Наверняка вся так и горит желанием стопарик тебе там налить, не иначе. Стопудово. Ты уж поверь мне, я жизнь знаю… Пока!

(Появилась МАРЬЯ).

МАРЬЯ. Вот и мама пришла, хлебушка принесла!

ИВАН (взволнованно). Маша! Ну дай, дай мне денег! Хоть сколько-нибудь!

МАРЬЯ. Опять?!

ИВАН. Очень тебя прошу! Это на лечение обезьянки! Я тебе

потом как-нибудь верну! Заработаю и сразу верну!

МАРЬЯ. Ну а сразу-то на пузырек заработать себе не можешь?

ИВАН. Да ты пойми – из-за меня Филя помер, а теперь еще и

Люсенька при смерти.

МАРЬЯ. Та-а-ак! Вот теперь все ясно. Твердо решил в гроб меня

загнать, а для начала тренируется на животных. Ну а с обезьянкой-то что сотворил, негодный?

ИВАН. Это не важно! Дай монет, и я в зоопарк побегу!

МАРЬЯ. Знаю я этот зоопарк за углом с винными этикетками!

Твое постоянное место дислокации! Твой второй дом! А точнее – первый!

ИВАН (внезапно пошатнувшись и с гримасой боли схватившись за сердце). Ну Маша!.. Очень, очень тебя про…

МАРЬЯ (испугана). Господи! Ванечка! Что с тобою!?

(ИВАН, не отвечая и держась за сердце,

медленно оседает на кровать).

(В отчаянии). Ванечка! А ведь Филя-то жив, жив! Я тебя обманула, дурочка! Живой наш дорогой попугайчик!..

(ИВАН заваливается боком на кровать…)

ж ж ж

(Там же, на другой день.

Здесь МАРЬЯ и ИВАН,

который неподвижно, не

шевелясь лежит на кровати).

(Звонок в дверь).

МАРЬЯ. А это еще кого нелегкая принесла? (Идет, приоткрывает дверь, кому-то, ахнув). Ну ма-ать твою!.. И с какой это помойки ты вылез-то, чмо болотное? Чего-чего сипишь? А-ах, к Ва-анечке заглянул? Ну а Ванечка у нас, представь, губешки намозолил себе стаканом, а потому и отменил все великосветские визиты. Так что до свидос, дядя! Чао! (Захлопнула дверь). Ну ведь никак, алкашня, не могут без Ваньки!

ИВАН (слабым голосом). Ма-аша-а!

МАРЬЯ. Сла-ава Богу! Ну наконец-то очнулся!.. Тебе чего, Вань?

ИВАН. Приходил кто-то?

МАРЬЯ. Угадал.

ИВАН. Не Захар?

МАРЬЯ. Отнюдь.

ИВАН. А кто?

МАРЬЯ. Да ко мне тут один… из театра.

ИВАН. А чего ты этим его обозвала, как его… чмо болотным?

МАРЬЯ. А он… он кикимору в сказке у нас играет. Новенький.

ИВАН. А почему ты с ним так грубо?

МАРЬЯ. Да играет паршиво.

ИВАН. А я вот… проснулся.

МАРЬЯ. И молодчина. Заслуженный сурок всея Руси.

ИВАН. Ну и долгонько я дрых?

МАРЬЯ. Представляешь – около суток.

ИВАН. Ниф-фига себе!

МАРЬЯ. Мировой рекорд.

ИВАН. Да, ты вроде бы говорила, что Филя-то наш живой?

МАРЬЯ. О-о! Еще как! Ну просто огурец огурцом. Хотя, правда,

и слегка проспиртованным.

ИВАН. Это хорошо, что живой. Сразу на душе полегчало.

МАРЬЯ. Да они с Надькой вот-вот вернуться должны. Едва

только Надька узнала, что ты… уснул, то сразу же сюда заспешила.

ИВАН. Ну а ко мне кто приходил, звонил, пока я спал?

МАРЬЯ. Ни одна собака.

ИВАН. Интересно, а нарыл Захар денег, нет?

МАРЬЯ. Не имею понятия.

ИВАН. Слушай, звякни-ка в зоопарк, узнай, как там Люська.

МАРЬЯ. Да я звонила. И в зоопарк, и Захару.

ИВАН. И что?

МАРЬЯ. Связь что-то у нас забарахлила. Ремонт, что ли, какой или профилактика.

ИВАН. Сходила б на телефонный узел, узнала.

МАРЬЯ. Да ну куда сходить, если я боюсь тебя одного тут

надолго оставить. Вот дома и торчу, как приклеенная.

ИВАН. Да, послушай, Машунь… А у меня ведь беда.

МАРЬЯ. Какая?

ИВАН. Представляешь – шевельнуть ничем не могу.

МАРЬЯ. Иди ты!

ИВАН. Ей-ей. Ни рукой, ни этим… ногою.

МАРЬЯ. Како-ой кошмар!А ну-ка, еще раз ручонкой попробуй

шевельнуть.

ИВАН. Которой?

МАРЬЯ. Которая потрезвее.

ИВАН. Это никакой, что ли?

МАРЬЯ. Да любой, любой, Господи!

ИВАН. Не-а. Не шевелятся, гады. Ни та, ни другая. Одни

только пальцы.

МАРЬЯ. Ну а если ногой?

ИВАН (пробует). Фигушки. И они у меня, как у Буратино.

МАРЬЯ. В смысле?

ИВАН. Деревянные.

МАРЬЯ. А-а. Ну а если этим шевельнуть, как его…что пониже

пупка… ох, уже и забыла, прости, Господи, что же у тебя там в наличии…

ИВАН. Ничегошеньки не шевелится.

МАРЬЯ. Значит, и там, как у Буратино?

ИВАН. Ага. И там у меня все, как в сказке.

МАРЬЯ (обреченно). Матерь Божия! Ну уж если уж совсем-

-совсем ничего у тебя не шевелится, то, значит - все!

ИВАН (испуган). Что – все?

МАРЬЯ. Все – все! Как и говорил врач!

ИВАН. Врач? Какой врач?

МАРЬЯ (помолчав). Слышь, Ванечка… Вчера вечером к нам

приходил доктор.

ИВАН. К тебе?

МАРЬЯ. Да к тебе, к тебе!

ИВАН. Но я же не вызывал.

МАРЬЯ. Я, я его пригласила! Сразу же, как только ты этого…

храпанул.

ИВАН. Для чего?

МАРЬЯ. Для чего я его пригласила? Чупа-чупс пожевать на пару! На радио поглазеть, да телек послушать! Что за наивный вопрос? Разумеется – для того, чтобы нам тебя, спящего, осмотреть!

ИВАН. А чего такого ты на мне не видала?

МАРЬЯ. Понимаешь… во сне ты так ужасно кричал, что я с перепугу за телефон и схватилась.

ИВАН. Но он же, говоришь, у нас не пашет.

МАРЬЯ. Вчера попахивал.

ИВАН. А чего я во сне кричал?

МАРЬЯ. Свой обычный ночной репертуар, только на повышенной громкости. Чьих-то матерей, да бабушек задушевно во

сне костери… вспоминал.

ИВАН. А-а, понятно. (Тепло). Видимо, детство золотое мое

опять мне во сне привиделось.

МАРЬЯ. Не иначе.

ИВАН. Значит, осмотрел меня доктор?

МАРЬЯ. С головы и до всех остальных твоих сказочных мест.

ИВАН . Прямо, значит, во сне?

МАРЬЯ. Прямо во сне.

ИВАН. А меня не разбудил почему?

МАРЬЯ. О, Господи! Да будили мы с ним тебя, будили!

Да еще как! И прямо в ухо тебе орали, и щипали! И за носопырку дергали, и за ушонки, и за… другие былинные твои места. Короче, разве что лишь поленом тебе по башке не лупили.

ИВАН. Ну нич-чего не помню!

МАРЬЯ. Ну а потом плюнул врач и решил так тебя -

спящего осмотреть. Осмотрел – да и горько заплакал.

ИВАН. Отчего?

МАРЬЯ. От жалости. Да на тебе, говорит, ни одного трезвого

местечка нет, каждая клетка и то в дымину пьяная. Поинтересовался – ну а быки, мол, на даче на красные глазищи твои не бросаются?

ИВАН. Какие еще быки? Да их там еще при Ельцине всех с

голодухи сожрали.

МАРЬЯ. Вот-вот-вот. Я этому плаксивому эскулапу так и сказала. Зато шофера, говорю, при виде твоих глазенок тут же тормозят машинально. Думают – красный свет загорелся.

ИВАН (горько). Издеваешься?

МАРЬЯ. В общем, проплакался врач у меня на груди, высморкался мне в плечо, да и говорит: - Ну, годочков десять ты, мол,

болезный, худо-бедно небо-то еще покоптишь.

ИВАН. Годится!

МАРЬЯ. Но! Это если ты немедленно с выпивкой не завяжешь.

ИВАН. Чего-о!?

МАРЬЯ. Да! Да!

ИВАН. Очумела? Да я ведь без выпивки и недели не протяну!

МАРЬЯ. Правильно, не протянешь. Ибо жить-то тебе, Ванюш,

только два-три дня и осталось .

ИВАН (ошеломлен). Ка… ка… как два-три дня?

МАРЬЯ. Увы! Так врач и предупредил – что, если, мол,

руки-ноги у тебя вдруг откажут, то еще два-три денечка, и все! Финиш!

ИВАН (испуган). Так это что… правда?

МАРЬЯ. К сожалению.

ИВАН. Поклянись.

МАРЬЯ. Могила!

(Пауза).

ИВАН (тоскливо). Но ведь я же лечился, лечился от пьянки, и причем не раз – ты же помнишь, Машунь? И по гипнотизерам-то бегал, и по известным народным целителям, и на идиотские диеты садился…

Посещал даже с Филей курсы лекций о вреде пьянства. Собирался даже, помнишь, попугаю торпеду вшивать.

МАРЬЯ. Еще бы не помнить. Ведь именно из-за тебя с

попугаем и спился-то один гипнотизер знаменитый, да два народных целителя. Ну а лектор – так тот и вообще рехнулся. Вставил перышко себе в зад, бегал по городу, махал руками, как крыльями, и вопил: - Я попугай, попугай! Душа горит! Налейте, налейте несчастной птичке!

ИВАН. Шизанулся, да… Зато гипнотизер-то какой оказался

стойкий, который меня навещал! Долгонько ведь отказывался, не пил. Ну а потом на минутку я отлучился, а тут раз – и Филя! К гипнотизеру подлетел, выкатил на него свои глазки и забормотал: - Спать, спать, спать! Даю установку – квасить, квасить, квасить!.. Так вот этот в итоге спившийся гипнотизер долго еще потом бегал у нас под окнами кривыми зигзагами, обещая застрелить попугая, как последнюю собаку.

МАРЬЯ. А, да что старое вспоминать! (Всхлипнув). Короче,

все – прощай, Ваня!

ИВАН (всхлипнув). И… и ты прощай, Маша!

МАРЬЯ. Господи, ну и за что мужик-то такой пропадает?

А ведь каким ты когда-то был чудным боксером-перворазрядником! Железобетонный лоб, золотые руки!

ИВАН. Оторвать бы эти руки за то, что Филечке с Люсей водяру они, сволочи, наливали. Совратил, понимаешь ли, я Божьих тварей, а теперь на произвол судьбы их бросаю.

МАРЬЯ. Да не переживай, миленький. Филюша у нас в полнейшем порядке – особенно когда, крякнув, хорошенечко после стопочки подзакусит. Да и с обезьянкой, глядишь, все еще обойдется.

ИВАН (помолчав). Машунь…

МАРЬЯ. Аюшки?

ИВАН. Ну а врач-то плаксивый этот… Хоть рецепты-то какие

оставил? Глянуть бы, что он мне прописал.

МАРЬЯ. Надеешься – медицинский спирт?

ИВАН. Да не, просто посмотреть интересно.

МАРЬЯ. А он ничего не написал.

ИВАН. То есть, как?

МАРЬЯ. А он все на словах передал.

ИВАН. Странно. Врачи – они же завсегда какие-нибудь

бумажки после себя оставляют.

МАРЬЯ. Ну а этот нет, не намусорил.

ИВАН. Да я имею в виду рецепты, направления на анализы,

то-се…

МАРЬЯ. Да он же выписал уже тебе устное направление.

ИВАН. Какое? Куда?

МАРЬЯ. В морг.

ИВАН. Тьфу! Я ведь серьезно, а она…

МАРЬЯ. Ты мне лучше скажи – попугая брать, нет на твои похороны?

ИВАН. Филю? Нет!

МАРЬЯ. Почему?

ИВАН. Ну, как. Еще рыдать станет, пушок на голове рвать,

крыльями бить себя в грудь… Да и элементарно нагадить может с горя в могилу.

МАРЬЯ. Этот – может. И не только с горя. И не только в могилу…

ИВАН. Что ты там бормочешь?

МАРЬЯ. А, так...

ИВАН. Да, кстати. Филе о моей смерти - ни слова. Во всяком

случае, сразу.

МАРЬЯ. Почему?

ИВАН. Да не дай Бог, и он, бедняжка, умрет от горя. А вот этого

я себе никогда на том свете не прощу.

МАРЬЯ (вздыхает). Понятно… Ну а когда можно будет

известить птичку о твоей кончине?

ИВАН. Чуток попозже. А для начала скажите Филе, что я… Мол,

на Колыму в командировку уехал.

МАРЬЯ. Круто. А ты полагаешь, попугай знает, что такое

командировка и Колыма?

ИВАН. Ну, про Колыму-то, к счастью, не знает. Вот на своей

жердочке – да, там он сидел. И на дереве, и на столбе. А вот чтобы на Колыме…

МАРЬЯ (бормочет). Н-да-а, вот уж где-где, а уж там-то, по ядреному-то сибирскому морозцу, да в китайских-то ватных, не снятых подштанниках, он у нас и впрямь погадить еще не успел…

ИВАН. Ладно, скажешь ему тогда, что я, мол, на велосипеде в

Африку укатил за бананами.

МАРЬЯ. А вот про Африку он точно поймет. Историческая

родина, как-никак.

ИВАН. Вот-вот. Ну а потом, малость попозже плеснешь ему

стопарик любимой им «путинки», да и, уронив слезу, скажешь, что, мол, пропал я вместе со своим трехколесным велосипедом и полунадорванным пакетиком чупа-чупса где-то в устье Северной Амазонки. Думаю, если не после первого, то после третьего стопаря птичка с тихой неизбывной печалью все осознает.

МАРЬЯ. После третьего – однозначно. Если не учитывать,

правда, того глупого факта, что Амазонка-то в Южной Америке.

ИВАН. Да-а? А каким же макаром ее туда из Африки занесло?

МАРЬЯ. Представляешь – сама вот уже пятьдесят лет, как с

утра и до ночи голову над этим ломаю.

ИВАН. Ладно, Маш, а теперь у меня к тебе очень, очень

интимный вопрос.

МАРЬЯ. Какой?

ИВАН. Ты только не обижайся.

МАРЬЯ. Будет трудно, но постараюсь.

ИВАН. Ей-ей, это так интимно, так интимно…

МАРЬЯ. Да не томи душу.

ИВАН. Скажи, а у тебя есть… заначка?

МАРЬЯ. Заначка? А что?

ИВАН. Ну есть?

МАРЬЯ. Ну, предположим, была.

ИВАН. То есть как это - была?

МАРЬЯ. А я ее соседям с первого этажа на свадьбу их сына

позавчера одолжила. Потому-то и на обезьянку твою денег дать не смогла.

ИВАН. Та-ак, ну и где же ты ее прятала?

МАРЬЯ. Заначку? А тебе зачем знать?

ИВАН. Скажем, из спортивного интереса.

МАРЬЯ. Спортсмен… А я вот возьму, да и не скажу.

ИВАН. Почему?

МАРЬЯ. Это слишком, чересчур интимная информация.

ИВАН. Ну а что, если… это моя последняя воля?

МАРЬЯ. Разнюхать своим-то шнобелем все о моей заначке?

ИВАН. Да!

МАРЬЯ. Ну, раз уж последняя… Что ж, хорошо. Так и быть,

успокою как твой шнобель, так и страждущую о моей заначке беспокойную твою душу перед тем, как ты… (Крестится). Короче – а лежала-то эта моя заначка совсем, совсем рядышком.

ИВАН. Рядышком? Это где?

МАРЬЯ. Под кроватью.

ИВАН. Где-е-е?

МАРЬЯ. Под этой кроватью. Я ее скотчем под кроватью снизу приклеила.

ИВАН. Ну и ну-у! Ниф-фигиссимо, как говорят итальянцы, глядя на то, что от их Помпеи осталось! Да ведь я-то как раз там-то и начал тогда шурова… (Осекся).

МАРЬЯ. Ну? И что ж, итальянская твоя рожа, ты там-то и начал тогда шурова..?

ИВАН. Это не важно.

МАРЬЯ. Да уж сознайся. Перед смертью-то.

ИВАН. Не могу. Стесняюсь. Это слишком интимно.

МАРЬЯ. Понятно. Решил унести в могилу сокровенную свою

тайну.

ИВАН. Вот-вот.

(Пауза).

ИВАН (задумчиво). Да-а, грешен я, ох, как грешен перед обезьянкой и попугаем. Но ведь, похоже, был я и для вас с Надькой

большой обузой. Ну так еще бы – едва ли не каждый день напивался, как зюзя. Это какое ж, поди, было для вас мучение – чтобы годами, годами, да еще изо дня в день, изо дня в день терпеть все это… (Дрогнувшим голосом). Ты уж прости, Машунь, меня за жизнь мою непутевую. За то, что о водяре я думал больше, чем о самых родных и близких для меня людях…

МАРЬЯ. Прощаю. Вот и хорошо, что хоть сейчас-то ты все это

осознал, Ванечка.

ИВАН (вздыхает). Осознал, да… Но – поздно! Перед смертью! Когда ничего уже не исправишь и не вернешь!

МАРЬЯ. Почему – поздно? Вот если б ты прямо с этой минутки

и завязал с выпивкой, то, глядишь, и на поправку б пошел.

ИВАН. То есть, как на поправку? Несмотря даже на то, что у меня руки и ноги отнялись?

МАРЬЯ. Несмотря.

ИВАН (не сразу, недоверчиво). А ты-то это откуда знаешь?

МАРЬЯ. Врач так сказал.

ИВАН. Да ну ити-ить твою! И опять врач! Да что же это

за врач-то такой загадочный? И ведь ни бумажонки самой крохотной после него не осталось, ни воспоминаний, ни задушевного запаха клизмы, ну нич-чегошеньки!

МАРЬЯ (помолчав). Ваня…

ИВАН. Ну?

МАРЬЯ. А я… я тебя обманула.

ИВАН. Насчет врача-то?

МАРЬЯ. Да.

ИВАН. Это как это?

МАРЬЯ. А едва только ты… уснул, я тут же соседку позвала,

Ольгу Алексеевну. Она же у нас терапевт. Ну вот, она, осмотрев тебя, смерив давление, пульс пощупав, и заявила, что у тебя…

ИВАН. Ну что, что? Понос, что ли, отягощенный лихорадкой Эбола?

МАРЬЯ. Обморок. Хотя и очень глубокий.

ИВАН. Обморок?

МАРЬЯ. Да. Вот оттого-то ты так сутки и провалялся в

беспамятстве.

ИВАН. Та-ак!

МАРЬЯ. Ну а теперь… (Берет нож и склоняется над ним).

ИВАН. Э-эй, ты что!?

МАРЬЯ. Не дергайся! Иначе так и останешься на всю жизнь

приклеенный! (Разрезает скотч на кистях его рук).

ИВАН (ошеломлен). Чего-о-о!? Я был… приклеен!?

МАРЬЯ. Да, к кровати. По рукам и ногам.

ИВАН. Ну ниф-фигаси себеси - как говорили японцы осенью сорок пятого, подходя испуганно к Хиросиме. Нет, это ж надо - обмотать меня! Скотчем! Как коробку от унитаза!..

МАРЬЯ. Так, теперь ноги…

ИВАН. Это ты, ты меня так коварно?

МАРЬЯ. Ну а кто же еще?

ИВАН. Ну и какого же лешего ты меня приклеила, как муху к

липучке?

МАРЬЯ. А чтобы муха основательно мыслью прониклась, что

если не бросит пить, то склеит ласты.

ИВАН (присел, растирает руки и ноги). Вот ведь ненормальная-

то какая - а?

МАРЬЯ. Ну а что, что, скажи, мне делать-то оставалось, чтобы

отучить тебя от бутылки?

ИВАН. Что делать!.. Ну, треснула бы мне интеллигентно по

морде, ну, нотацию прочитала. О вреде пьянства.

МАРЬЯ. А то я уж будто их тебе не читала! Тысячи!

Миллионы нотаций! А толку?

ИВАН. Ну а о смерти Фили зачем мне вчера наврала?

МАРЬЯ. Да все за тем же. Вразумить тебя – что вот, мол, раз уж

попугай скопытился от водяры, то и тебя, пьянчужку, то же самое ожидает. Шоковая терапия – слыхал о такой? То в жар, то в холод. Вот я, отчаявшись, и решила ее испробовать на тебе. Ну а теперь-то ты все уразумел, незадачливое проспиртованное Божье созданье?

ИВАН. Почти.

МАРЬЯ. Почему – почти?

ИВАН. Видимо, еще не добрал до полной ясности мысли.

МАРЬЯ (помолчав, негромко). Слушай, Вань… а вот теперь

давай-ка поговорим наконец откровенно, начистоту …

ИВАН (удивлен). Мы? Начистоту?..

МАРЬЯ. Да.

ИВАН. Ну а до этого ты передо мною что, ваньку валяла?

МАРЬЯ. Поговорим наконец-то о самом главном.

ИВАН. Что ж, удиви, удиви. Подыми мне веки.

МАРЬЯ. Или, ты думаешь, я забыла – из-за чего же ты когда-то

ударился в эту проклятую, эту беспробудную пьянку? А вот и нет, я помню. По-омню. Запил ты, когда Наденьке исполнился уже годик. И вот тогда-то… тогда-то… (с усилием) у нас и умер крохотный наш малыш. Наш Васенька… Сынок, о котором ты всегда так мечтал, погиб, едва лишь появившись на свет… (Пауза). Потом я

тяжело и долго болела. Ну а когда поправилась, то врачи сказали, что… что у меня никогда больше не будет детей… (Пауза). Вот после этого-то ты, мой бедняжка, и начал…

ИВАН (с усилием). Ладно, все, Маш, хватит, хватит об этом…

МАРЬЯ. Хватит, да… Но у тебя же, не забывай, есть еще дочь,

Ваня. Наша милая, чудная Надя. Которая, согласись, нисколько не виновата, что появилась на свет девочкой. Так почему же ты о ней

никогда не думал?

ИВАН. Я? Я не думал о нашей Надюхе?

МАРЬЯ. Да. Да. Вот Надюша и выросла, можно сказать, при живом-то отце безотцовщиной.

ИВАН. Не надо преувеличивать.

МАРЬЯ. Я? Преувеличиваю? Хорошо. Тогда скажи - ну а про ее

личную жизнь ты хоть что-нибудь знаешь?

ИВАН. А чего? Питается вроде бы девка нормально, не курит,

слава Богу, не квасит. Ну вся, вся в мен…в тебя.

МАРЬЯ. И это все, что известно тебе о родной-то дочери?

ИВАН. Ну а чего я еще-то обязан знать?

МАРЬЯ. Ну, например - а есть ли у нее какой-нибудь друг?

ИВАН. А уж вот этот вопрос она пусть сама решает! У нас

семья развитой демократии.

МАРЬЯ. Короче, и это не знаешь. А я вот – знаю, что у нее

есть друг. Дима. Кстати, очень хороший парень. Она меня как-то с ним познакомила.

ИВАН. Что же, от всего своего огромного предынфарктного сердца поздравляю дочурку.

МАРЬЯ. А еще я то знаю, что…

ИВАН. Что?

МАРЬЯ. Что через несколько месяцев у Нади с Димой будет… ребеночек.

ИВАН (ошеломлен). Чего-о-о!?

МАРЬЯ. Да.

(Пауза).

ИВАН. И… и Надюха замуж выходит?

МАРЬЯ. Да. Осенью - свадьба.

ИВАН. Так это что… правда?

МАРЬЯ. Да.

ИВАН. Ну а почему же, черт подери, Надька своему-то

родному отцу ничего не сказала об этом!?

МАРЬЯ. Да потому что ты тогда валялся в пьяной отключке.

А потом на дачу она уехала.

ИВАН. Ну а позвонить-то мне она не могла!?

МАРЬЯ. Могла. Но боялась, что ты от радости еще больше уйдешь в запой. Вот и думала тянуть до последнего.

ИВАН. Да, а известно, кто будет – мальчик, девочка?

МАРЬЯ. Мальчик.

ИВАН. Как узнали?

МАРЬЯ. Надя специальный осмотр на днях проходила.

Так что поздравляю, дедуль – скоро у тебя будет внучонок! Да, а знаешь, как зовут отца Димы?

ИВАН. Понятия не имею.

МАРЬЯ. Представляешь - Филипп Александрович.

ИВАН. И что? Ну а меня, представляешь - Иван Иваныч.

МАРЬЯ. Не понял?

ИВАН. Почему, понял. Будущего тестя зовут Филипп Саныч.

МАРЬЯ. Правильно. Ну а ребенка молодые, представь, хотят

назвать в его честь – Филиппом.

(Пауза).

МАРЬЯ. И опять не врубился?

ИВАН (сердясь). Да насчет чего? Что ты мне какими-то

загадками башку-то морочишь?

МАРЬЯ. Да ну пойми наконец, что внучонка твоего будут звать

Филиппом. То есть - Филей…

(Пауза).

ИВАН. То… то есть… Скоро у нас будут два Фили?...

МАРЬЯ. Молодец. Силен в арифметике.

ИВАН. Ну а это Филипп Второй, что ли, будет?

МАРЬЯ. О, да ты и в истории, глянь, собаку съел. На

закуску.

ИВАН (энергично потер руки). Ну так мы ж с Филюшками

потом это самое… на троих!..

МАРЬЯ (кулак ему под нос). Вот тебе на троих!

ИВАН (спохватился). Ой, а и правда! Извини, Машунь!

Вырвалось! Ей-ей, машинально!

МАРЬЯ. То-то же!

ИВАН. Короче – все! Из-за внука завязываю теперь с этим делом.

Начинаю новую - полную тревог и печалей трезвую жизнь! Да, и сегодня ж поговорю с дочкой по душам, откровенно насчет ее личной жизни. Пора!

МАРЬЯ. Да уж двадцать лет, как пора.

ИВАН. А еще… я и с попугаем по-человечьи перетолкую.

Как мужик с мужиком.

МАРЬЯ. О чем? Об его личной мужицкой жизни?

ИВАН. Нет! О том, что хватит и ему квасить! Закачу-ка я этому

забулдыге лекцию против пьянства! Нечего! Пускай и он помогает нам ставить на крыло своего тезку!

(Появился ЗАХАР).

ЗАХАР. Тук-тук-тук! Можно?

МАРЬЯ. О, Захар Захарыч!

ИВАН. Заползай, Захаридзе!

ЗАХАР. Ну, Ванишвили, ликуй!

ИВАН. Что с Люськой?

ЗАХАР. Ты представляешь: она – здорова! Почти.

ИВАН. Что значит – почти?

ЗАХАР. Немец малость промахнулся с циррозом.

ИВАН. То есть?

ЗАХАР. Анализы дали более точный диагноз. Да, печеночка

у Люськи и впрямь не фонтан, но в общем и целом болезнь-то довольно-таки пустяковая.

ИВАН. И какая?

ЗАХАР. Да я и не понял – немец обозвал ее по латыни. Ну а

потом на хреновеньком русском добавил, что через пару недель Люська сможет опять по деревьям скакать.

ИВАН. Нну, немчура! Да попадись он мне сейчас, то со своим

фальшивым циррозом быстрее Люськи бы от меня по деревьям скакал!

ЗАХАР. А еще я, знаешь, о чем подумал сегодня, Вань?

МАРЬЯ. Да ты присаживайся, Захарушка.

ЗАХАР. Спасибо, Маш… Ну так вот. Подумал - а какое же

все-таки это счастье: работать и жить со зверями! Нет, разумеется,

хлопот и нервотрепки с ними хватает, но сколько же идет от них нежности и тепла к любимому ими человеку!

ИВАН. Да я давно это понял. Недаром не спешил уходить на

пенсию. Директор зоопарка меня, сам знаешь, на нее только пинками и выгнал.

МАРЬЯ. Опасаясь массового спаивания тобою зверюг.

ИВАН. Так я ж по простоте душевной угощал их.

МАРЬЯ. Ну, иная простота хуже воровства.

ЗАХАР. Это правда.

МАРЬЯ. Ну а что касается попугая с Люсей… то один умный

человек как-то очень точно сказал, что мы в ответе за тех, кого приручили.

ЗАХАР. Да я уже осознал это, Машенька. И покаялся. И

надеюсь, что Господь Бог простит мне этот тяжелый грех.

(Все трое молча крестятся).

МАРЬЯ. Шаги! Никак наши с дачи!

(Торопливо выходит за входную дверь.

Голос Попугая: - Стар-руха, стар-руха

шкандыбает! Ты жива еще, моя стар-рушка?)

К О Н Е Ц