Сергей БЕЛОВ
П Р О С Т О Ф И Л Я
(В А Ж Н А Я П Т И Ц А)
Почти комедия.
ДЕЙСТВУЮЩИЕ ЛИЦА:
ИВАН
МАРЬЯ
(Декорация одна на всю пьесу – квартира).
(В дверях появился ИВАН.
Звонит телефон).
ИВАН. Да?.. А-а, это ты, Игорек! Очень даже вовремя
позвонил! Слушай, как у тебя с финансами? А то иду вот с дежурства, загорелось дерябнуть, ну а деньжат… Что? А, да, да, да! Позабыл, извини! У тебя же на носу свадьба, сам бабки роешь.
Да, а чего звякнул? Ах, интересуешься, к чему надо готовиться в семейной-то жизни? Ну что я, парень, могу сказать? В принципе, так или иначе, но женитьба это дело хорошее. И хотя свободу, ясно, теряешь, зато имеется один здоровенный плюс. Какой? А такой, что если мужик-одиночка лишь свою зарплату пропить способен, то вот жена-атый!.. И тогда, если даже и скуповатая вдруг женушка попадется – ну, к примеру, как моя Машка - то у нее, как правило, обязательно где-то, да есть заначка. Которую всякий порядочный муж и обязан найти и пропить. Это, кстати, его самый наипервейший супружеский долг.
Нет, подруга жизни, ясно, тогда хай подымет, может и отметелить. Святое дело. Но тебе-то это уже по барабану. Ты-то уже та-акой хор-роший!.. И вот она тебя, пьяненького, матюгами кроет – а для тебя это, как будто ручеек где-то лепечет. Лупцует – а ты лежишь, словно барин какой под наркозом, и тебе ее тумаки лаской кажутся… Что? Невеста, говоришь, в спаленку тебя кличет? Что же, ступай, ступай. Догадываюсь, парень, чего она хочет. Наверняка желает стопарик тебе там налить, не иначе. Счастливчик! Ну а я меж тем, пока Машуня моя не вернулась с дачи, исполню-ка в одиночестве свой священный супружеский долг – поищу у нее заначку. Ладно, бывай!
(Ходит по комнате, тщательно
осматривает предметы и мебель).
Н-да-а, хорошо же было всяким там Сократам, Спинозам да Диогенам. Искали, понимаешь ли, ответы на философские вопросы. Тоже мне, мудрецы! А вот попытались бы у бабенок своих заначку найти!.. Не-ет, не зря на Руси всех мыслящих людей издавна волнуют три главных вопроса. Это – кто виноват? Что делать? Ну и наконец основной – где жена прячет деньги?
Да вот, к примеру, родная моя Спинозиха. И куда только она их не прятала! И в банке с крупой, и на антресолях, и за плинтусом, и даже в кочане капусты. Ну, да у меня, слава Богу, кочан на плечах тоже не лыком шит. Нашел я и там монеты, да и перевел на свой личный счет в правом кармане штанов. Или как-то, помню, в дочкином плюшевом медвежонке деньги она зашила. Потрогал я тогда зверюгу, нащупал внутри инородное тело, ножик взял – да и… Разумеется, был жутчайший скандал, дочка плакала, жена шумела, ну а я… Я уже был уже под та-аким полуторалитровым наркозом! Ну и ощущал что-либо не больше, чем этот злосчастный медвежонок. Да еще и друзьям хвастался потом, что хаживал, мол, в одиночку я с ножом на медведя.
Та-ак, и где же я еще не смотрел? Кровать… А не могла ли хитроумная моя женушка снизу-то под нею денежки скотчем приклеить? А почему бы и нет? Да Спинозиха моя благоверная даже и в кровати, прости, Господи, на любые штучки-дрючки способна. А
ну-ка, заглянем…
(Кряхтя, залез под кровать, лишь ноги торчат.
Появилась МАРЬЯ).
МАРЬЯ. Ну ити-ить твою мать! Ну просто шахтер, блин, в
забое!
ИВАН (дернув ногами, испуганно). Это ты, ты, Маша?
МАРЬЯ. Нет, Карл Маркс с хорошо поддатой Дюймовочкой! Ну,
и чего ты туда забрался? Бутылёк, что ли, закатился?
ИВАН (оттуда, с обидой). «Бутылёк!» Да я, может, пыль тут
протираю.
МАРЬЯ. Чем? Собственными штанами?
(ИВАН выбирается из-под дивана).
Та-ак! Пыль Иван Иваныч у нас протирают! Офонареть! В кои-то веки! Ну а где ж половая тряпка? На потолке ее случайно оставил? Ну – и для чего, ползунок, сознавайся, ты туда залез?
ИВАН. Я? А я это… как его…
МАРЬЯ. Ну?
ИВАН. За тараканом погнался.
МАРЬЯ. За тараканом? Зачем? Закуски не хватило, что ли?
ИВАН. Да нет, замочить хотел паразита.
МАРЬЯ. Терминатор, блин! Рэмбо! Брюс Всепропьющий!
ИВАН (кисло). Ну Ма-аша…
МАРЬЯ. Ладно, проехали. Да, а ты знаешь, что на даче у нас случилось?
ИВАН. Что?
МАРЬЯ. Но сначала присядь.
ИВАН. Зачем?
МАРЬЯ. Присядь!
ИВАН. Ну, сел… И чего?
МАРЬЯ. Ну так вот. Крепись. Филя умер.
ИВАН (потрясен). Фи… Филя? Умер?..
МАРЬЯ. Да.
ИВАН. Бо-оже мой!
МАРЬЯ. Увы, увы, Ваня! Все, нет больше Фили!
ИВАН. С ума сойти…
МАРЬЯ (бормочет). Ну, тебе, алкашу, это раз плюнуть.
ИВАН. Да как же теперь жить-то, Маша?
МАРЬЯ. Печально.
ИВАН. Господи! Самый лучший, самый близкий мой друг!
МАРЬЯ. Да-а уж, собутыльничек был отменный.
ИВАН. Да ну при чем тут это? И вообще, смотрю, тебе его
нисколько не жалко.
МАРЬЯ. Мне? Ошибаешься. Просто отревела свое в электричке,
весь вагон затопила слезами.
ИВАН. Нет, не будет у меня больше такого друга.
МАРЬЯ. Почему? Да мало ли кругом алкашни?
ИВАН. Он же был совсем еще не старый!
МАРЬЯ. Не-а. Стопарик очень даже лихо держал.
ИВАН. Перестань!
МАРЬЯ. Все, молчу.
ИВАН. Когда он умер?
МАРЬЯ. Этой ночью.
ИВАН. Как? От чего?
МАРЬЯ. А я знаю? Утром просыпаюсь, короче, заглянула в
клетку к нему, а бедненький наш попугайчик лежит на спине и лапки кверху.
ИВАН. О, Господи! Филя!..
МАРЬЯ. Потрогала я его – холодненький. Дочку окликнула,
Надька прибежала – и в слезы. Что делать? Ну, мы тут же на всякий пожарный ветеринара позвали. Который – ну помнишь? – на даче у Бирюковых бульдога еще лечил от свинки.
ИВАН. От свинки? А-а! Это когда бульдога свинка соседская всего искусала?
МАРЬЯ. Вот-вот.
ИВАН. Помню, помню. Эта сволочь ведь и мне как-то всю туфлю зубищами разодрала.
МАРЬЯ. Бульдог-то?
ИВАН. Нет.
МАРЬЯ. Ветеринар?
ИВАН. Свинка.
МАРЬЯ. Ну, заявился этот эскулап зверский, заглянул к Филе в
клетку. Эй, послушайте, говорит, а чего у попугая голова перевязана? Ну а Надька ему – с похмелюги. У ветеринара шары на лоб. А Надька –
да-да, я Филе, говорит, вчера на ночь эту повязку наложила после похмелья. Врач только головой покачал. Потом достал птичку, понюхал запах застарелого перегара из клювика, заглянул в красненькие, мутные глазки, и говорит – все! Отчирикал сокол ваш красноглазый!
(ИВАН вздыхает и крестится).
Нюхнул наперсток еще, из которого Филя лакал водчонку, и говорит – вот если б, мол, не квасил попугай ваш, как последний сапожник, то так бы и жил еще, да и жил, как черепаха. Развернулся, да и ушел, слегка покачиваясь. Я сюда поехала, ну а Надька так и осталась реветь над трупиком.
ИВАН. Господи! А ведь Филя был мне совсем, как сыночек!
МАРЬЯ (вздыхает). Знаю.
ИВАН. А ты помнишь, Маш, где я когда-то его нашел? За
винным магазином.
МАРЬЯ. Да уж. Место постоянной твоей дислокации. Твой
второй дом. А точнее – первый.
ИВАН. Гляжу – валяется в траве яркий, разноцветный комочек
и попискивает. А к нему крадется котяра. Ну, подхватил я птенца и домой.
МАРЬЯ. Я помню. Такой несчастненький был птенчик, один,
без мамочки…
ИВАН. Вот-вот-вот. Я даже ему из жалости грудь хотел дать.
(МАРЬЯ фыркнула).
А мы так и не ведали тогда, что же это за птичка. И лишь попозже нам разъяснили, что это никто иной, как попугай. А сколько я тогда с ним возюкался! Чему только ни учил! И есть, и пить, и кури… (закашлялся). Даже, помню, руками размахивал, показывая птенцу, как летать-то надо.
МАРЬЯ. Летать! Ну а научил? На бровях ползать! Да водяру
жрать!
ИВАН. А и надо, надо было.
МАРЬЯ. Что!? Научить его водяру-то жрать?
ИВАН. Да.
МАРЬЯ. Для чего!?
ИВАН. Для сугрева. Иначе б попугаенок живо загнулся при
нашей-то российской холодрыге.
МАРЬЯ. Но у других, у других-то хозяев попугаи за воротник не
закладывают!
ИВАН. А их, может, на дачу ранней весной до поздней осени
не вывозят. И потом, по сколь я ему плескал? Вот по такусенькому наперсточку.
МАРЬЯ. И что? Да для него этот наперсток, что для человека
ведро.
ИВАН. Слушай, давай не делай из наперстка слона. Да и к тому
ж, согласись, я и хорошему его обучал. Например, скажем, стихам – когда речевой аппарат у него разрабатывал.
МАРЬЯ. Вот-вот-вот! И – разработал! Поздравляю! Как ни
зайду в комнату, бывало, так он тут же орет: - Ты жива еще, моя стар-рушка?!
ИВАН. А чего? Из Есенина строчка. Классика.
МАРЬЯ. «Кла-ассика…»
ИВАН. Ладно, Машунь, будь другом. Подкинь-ка деньжонок.
МАРЬЯ. На что-о!?
ИВАН. Ну надо же Филечку помянуть.
МАРЬЯ. Ха, тоже мне, важная птица. И потом, забыл, что
ветеринар сообщил? Что попугай от пьянки скопытился. Ну и что – желаешь и ты следом за компанию в ящик сыграть?
ИВАН. Да мне ж на такую (показывает) граммулечку.
МАРЬЯ (кукиш). На! Ну а теперь отвали. Мне к очередной
премьере у нас в театре платье для королевы пошить надо. Ну а ты еще на жалкую мою зарплату портнихи посягаешь. (Вздыхает). О-ох-х! Да не подрабатывай я на стороне немножко шитьем – не знаю, как бы и выкручивались.
(Достает платье, садится, шьет.
ИВАН вертится рядом).
ИВАН. Шикарное платьице.
МАРЬЯ. Ну так еще б. Королевское.
ИВАН. На тебя б его надеть, Машенька…
МАРЬЯ. Ага. Да и в пивнушку со своим королем красноносым.
ИВАН (помолчав). Машунь…
МАРЬЯ. Ну?
ИВАН. А помнишь, как Надюха наша в детстве с Филей играла?
МАРЬЯ. Ну.
ИВАН. Совсем прямо, как с живой куколкой. То малюсенькую
кроватку со стульчиком в клетку к нему установит, то крохотное одеяльце из атласа как-то ему пошила.
МАРЬЯ. Которое он добросовестно и моментально обгадил.
ИВАН. О, Господи, да при чем тут это? Ведь я же сейчас о
чувствах.
МАРЬЯ. Вот те на! А у тебя чего – еще какие-то чувства
чахленькие в пропитой груденке твоей сохранились? Поздравля-яю! А то я-то считала, ты их в винном магазине давно все оставил.
ИВАН. Перестань. Лучше вспомни, как Филя с Надей обожали друг друга! Как наша малышка целыми днями с ним лепетала!
МАРЬЯ. Вот, блин, и долепеталась!
ИВАН. В смысле?
МАРЬЯ. А чего – никак и забыл уже?
ИВАН. О чем?
МАРЬЯ. Да о том, что в итоге я за все это лепетанье Надюхе ну
таку-ую трепку дала!..
ИВАН. Почему?
МАРЬЯ. Так и есть – позабыл! Не просыхал в те дни, что ли?
А ведь трепку-то тебе, тебе, обалдую, надо было задать! Тебе, да твоим охранникам-сослуживцам!
ИВАН. Да за что?
МАРЬЯ. За что? За великие и могучие русские языки ваши!
ИВАН. А-а, вон ты о чем…
МАРЬЯ. Вот именно! А то я, идиотка, ухожу поначалу на
работу, да радуюсь, что крохотулька моя с попугаем днями играет. Вот, думаю, приобщается, так сказать, к живой природе… Ну и что ж – приобщилась! Такими матюгами отборными изъясняться вдруг наша кроха пошла, что любой пьяный матрос тут же от стыда бы сгорел! Спрашиваю ее – а от кого ты, мол, Надюша, словечек-то этаких заковыристых понабралась? А малютка гордо – от Филеньки!.. Ну – чего затих? От Филеньки! Да! Ну а он от кого их перенял? Да от коллег твоих по ночным дежурствам! Куда ты попугая с собой таскал!
ИВАН. Но я же потом перестал его брать.
МАРЬЯ. «Перестал!» А соответствующий лексикон у орелика
твоего проспиртованного долгонько еще держался! Да такой, что хоть ушищи кирпичами закладывай! Я этого пернатого матерщинника долго потом при гостях одеялом накрывала. Врала, что он приболел, мол.
Да и дочурка… А когда я все поняла? Когда на день рождения к ней после первого класса подружки явились. Ну, чаек, печенье, то-се… И вдруг наша зайка этих малышек со второго этажа ну та-аким трехэтажным обложила матом, что я пятнами пошла, как божья корова! Ну а тем же вечером и задала дочке трепку, чтобы не болтала непонятных словечек. Это ведь сейчас Надька у нас большая,
студентка, понимает все, а тогда…
ИВАН. Ладно, все, Маш, хватит об этом! Давай-ка поговорим
о чем-нибудь о хорошем.
МАРЬЯ. О хорошем? Давай!.. Что, и вспомнить-то трудновато?
ИВАН. Почему? Поговорим, например, о… о первой и большой
любви нашего Филечки.
МАРЬЯ. О его большой и первой любви? Это, интересно, к кому?
К его большой и первой бутылке?
ИВАН (торжествует). А-а! Теперь ты, ты забыла! «К кому!»
Да к Флори, Флори (ударение на последней букве) – очаровательной, молоденькой попугаихе!
МАРЬЯ. К Флори? Которая обиталась в квартире напротив?
ИВАН. Да! Да!
МАРЬЯ. Та-а-ак! А вот про это, дорогой мой муженек, тебе,
ей-ей, не стоило бы сейчас вспоминать.
ИВАН. Отчего же? А я вот напротив – частенько как раз вспоминаю. Те святые минуты, когда Филя с Флори на балконе у нас встречали рассветы, воркуя, как два голубочка. Хозяева ее укатили в отпуск, и оставили на нас с Филей свое сокровище. Ах! Целый благословенный месяц миловалась тогда наша парочка, но… Но вернулись ее хозяева, и вдруг раз – и почти тут же куда-то съехали, прихватив с собой птичку. Господи, как горевал Филя! Я стоял рядом с канистрой медицинского спирта, и не успевал ему подливать. Но, впрочем, его нетрудно понять – как же! Утраченная любовь!
МАРЬЯ (мрачно). У тебя все?
ИВАН. Можешь что-то добавить?
МАРЬЯ. Да еще как.
ИВАН. Валяй!
МАРЬЯ. Ну так вот. Ты случайно не помнишь, когда это было?
ИВАН. Филина-то любовь? Да уж давно.
МАРЬЯ. Знаю, что давно. А когда именно?
ИВАН. И когда ж?
МАРЬЯ. Да в тот же самый матеРКОвый период, которого мы
только что коснулись в связи с Надюхой. Ну а не помнишь, чему за тот самый месяц, когда я замоталась в театре с очередной постановкой, Филя научил свою подружку?
ИВАН. Чему?
МАРЬЯ. О-о, да многому! Ну, во-первых, хлебать водяру.
И, занюхивая ее крылышком, приговаривать: « Хор-рошо пошла!»
Во-вторых, издавать кое-какие звуки. Но только не клювиком, а, извиняюсь, противоположной ему частью тела. Ну и наконец,
в-третьих, через месяц попугаиха изъяснялась, как заправский боцман во время бури на тонущем корабле.
ИВАН. Что ты говоришь!
МАРЬЯ. Увы, увы! Помню, как-то – после своего возвращения из отпуска – хозяева ее пригласили в гости пожилого профессора филологии с семьею. И все шло весьма чинно и благородно. Пока – пока у себя в клеточке не пробудилась Флори… Я как раз заглянула к ним ненадолго рассказать о минувшей премьере. И вот именно в те-то достопамятные минуты Флори и подала свой миленький голосочек…
ИВАН. Она поздоровалась?
МАРЬЯ. Не совсем. Для начала птаха осведомилась, какого же…
мы тут сидим? После чего решила выяснить, какого ж такого… мы молчим? И так далее. Картина напоминала музей застывших восковых фигур, куда запорхнула случайно трескучая попугаиха. Что именно она трещала, повторять не буду – все это понаписано на многочисленных российских заборах, хотя и в более приличных вариантах. И все же, думаю, в любом случае это очень, очень обогатило словарь профессора филологии. Короче, я нисколько не удивилась, когда вскоре эти соседи тихонько исчезли… Свой же новый адрес, как ты сам понимаешь, они сообщить нам забыли.
ИВАН. Хорошо, ладно, пускай так! Пускай! Но ведь любовь-то у
Филюхи, черт побери, была? Была! Был, был, мерцал в его жизни этот чудный, этот трепетный лучик счастья!.. За который, Машунь, нам с тобой и следует выпить. Давай деньги!
МАРЬЯ (кукиш). На!
ИВАН. Как, а за любовь? За недолгое счастье нашего покойного
попугая?
МАРЬЯ. Пойди лучше на кухню, да закуси. И знаешь, за что?
ИВАН. За что?
МАРЬЯ. Да за то, что ты нашего Филю тайным осведомителем сделал.
ИВАН. Я? Филю? Осведомителем?..
МАРЬЯ. А кто, кто, квася дома или на даче с друзьями, постоянно перевешивал клетку с попугаем к окошку? И стоило мне лишь появиться вдали, как пернатый наблюдатель вопил: «Стар-руха, стар-руха шкандыбает!» Ну а заметив Надюху, он голосил: «Шмакодявка на гор-ризонте! Шмакодявка на гор-ризонте!» И вся хмельная ваша компашка моментально прятала вино и закуску, наливала «гонорар» попугаю и чинно смотрела телик или слушала радио.
Ну а я-то изумлялась, дуреха – как ведь ни зайду, а ты восседаешь с корешами за столом с минералкой, да чинно-благородно слушаешь по радио какой-нибудь скрипичный концерт. Зато вот попуга-ай – так тот уж лыка не вяжет. Лишь, приоткрыв кое-как один глаз, просипит мне: «Пр-ривет, объект!» Свалится тут же с насеста, да и захрапит, как годовалый кабан.
ИВАН. Эй, погоди, а как ты обо всем этом узнала?
МАРЬЯ. О чем? О ваших условных с попугаем фразах?
ИВАН. Да.
МАРЬЯ. «Как!» Да налила Фильке как-то лишний стопарик –
вот он и заложил тебя с потрохами.
ИВАН. Ч-черт… Хор-рошо! Ладно! Зато вспомни, как Филя
однажды нас от грабителей спас.
МАРЬЯ. Филя? От грабителей?..
ИВАН. Ага, забыла? Хотя ну да, да – ведь добрые поступки
по отношению к нам всегда нами легко забываются. Об этом то ли знаменитый философ какой-то еще сказал, то ли дежурный сантехник…
МАРЬЯ. Грабители, грабители… А, да, вспомнила!
ИВАН. Сла-ава Богу! Подобрали, понимаешь, отмычки к
нашим дверям, да и залезли ночью сюда. Мы, ясен пень, дрыхли, как сурки после банкета. И лишь Филюша – этот полово… этот воздушный гигант, этот пернатый богатырь земли русской в ту ночь не почивал! Он – бодрствовал!
МАРЬЯ. От перепоя, чай, страдал твой Филюша-Муромец?
ИВАН. Это не имеет значения. Главное – результат. А он
таков, что Филимон во тьме ну таку-ую на ворье покатил бочку, такими обложил их матюгами, что злодеи тут же трусливо бежали.
МАРЬЯ. Н-да-а! Со среднего перепоя нашего Фили и любой
голубь материться начнет…
ИВАН. Короче, вскочили мы, зажгли свет, ну а на полу – лишь
утерянные в панике подлецами воровские отмычки.
МАРЬЯ. Я еще тогда подумала - а, может, вместо попугая
лучше б собачонку нам какую стоило завести?
ИВАН. Что-о!? Собачо-онку!? Ну а какая, скажи, какая такая
псина могла б так же лихо обложить грабителей по их матери до седьмого колена? Да никакая! Даже обкуренная и пьяная в сиську!.. Кстати! Когда мы полицию вызвали, они же как раз с четвероногой ищейкой своей заявились. Ох, и жалкий же был псенок!
МАРЬЯ. Да, очень жалкий. Ну а отчего – ты случайно не помнишь?
ИВАН. Не-ет…
МАРЬЯ. Да оттого, что едва лишь завели к нам эту собаку,
как этот твой Филюша - Муромец, этот поддатый богатырь земли русской ка-ак завопит: « А это что еще за гребаный кр-рокодил у нас в доме!? Во-о-он!!» У несчастного песика от стыда и обиды даже ушки с мордою покраснели.
ИВАН. Ну так еще бы. Понятно. И я б обиделся, если б и меня
откуда-нибудь погнали. Впрочем, да и ты, Машунь, тоже хороша.
МАРЬЯ. Я? А что я?
ИВАН. Сразу ерунду какую-то мелкую вспоминаешь. Лучше
согласись – ведь Филя нас тогда спас?
МАРЬЯ. От грабежа? Спас.
ИВАН. «От грабежа!» Да ведь тебя, пойми, тогда и убить могли, а меня изнасиловать… Или наоборот?.. Ну да все это не важно. Главное – спасителя-то нашего помянуть надо?
МАРЬЯ. Поминай, я разве против?
ИВАН. Эх, Машуня, Машуня! Ну нет, нет в тебе никакой широты души! Да что души – элементарной человеческой благодарности!
МАРЬЯ. Почему? Благодарность-то есть. Денег нету.
ИВАН. Кстати, о деньгах. А ты помнишь, как тебя и весь ваш
театр Филя не раз выручал, обеспечивая вам дополнительные сборы?
МАРЬЯ. Филя? Обеспечивал нам дополнительные сборы?
ИВАН. Да!
МАРЬЯ. Когда?
ИВАН. Подсказать?
МАРЬЯ. Если можно.
ИВАН. Вот ведь память-то какая куриная – а? Да как таких
людей ноги по театрам-то носят? Нет, это ж надо – такие потрясающие сценические моменты, и начисто забывают!
МАРЬЯ. Например?
ИВАН. Вспомни, например, как выразительно страдал
Филечка, когда Отелло душил Дездемону. Все его трепетное тельце выражало боль и отчаяние. Зачарованные зрители не отрывали глаз от нашей птички. И лишь потом, потом многие с удивлением узнавали, что пока они глазели на попугая, афроамериканец-расист тут же неподалеку удавил Дездемону.
МАРЬЯ. Что ж! Не исключаю, что попугай и впрямь играл, как
Смоктуновский по Станиславскому. Возможно. Но вот мне отчего-то запомнилась больше оттуда другая сцена.
ИВАН. Какая?
МАРЬЯ. Самый первый выход Дездемоны из-за кулис…
Вот актриса появляется, тишина… И вдруг в зале отчетливый голос попугая: - Стар-руха, стар-руха шкандыбает!..
ИВАН. Ну да, да, была небольшая такая накладочка…
МАРЬЯ (фыркнула). Небольшая!..
ИВАН. Но затем до самого ведь финала попугай мужественно
молчал, как партизан на допросе.
МАРЬЯ. Не отрицаю. Молчал. А – почему? Да потому, что ты,
соблазняя несчастного партизана, показывал ему украдкой из-за кулис две бутылки шампанского. Попугай, правда, не подозревал, что бутылки-то бутафорские, вот и молчал, надеясь на выпивон.
ИВАН. Но ведь он молчал же, молчал!
МАРЬЯ. Да. Но зато ох, и выдал же потом тебе пару ласковых,
узнав о фальшивом шампанском! Даже, помнится, на штаны тебе в сердцах плюнул.
ИВАН. Ну и что? Что штаны? Главное – результат. Да и
публике полюбился живой попугай. Попугай, так сказать, натурал. И многие шли потом именно на него. Жаль, что он у нас автографы раздавать не умеет.
МАРЬЯ. Интервью зато – сколько угодно! Правда, в эфир по известной тебе причине так ничего и не пошло. Да, а как тебе случай с «Гамлетом»?
ИВАН. С «Гамлетом»? А что?
МАРЬЯ. Помнишь ли ты момент перед тем, как Офелия впервые
появилась на сцене?
ИВАН. И что?
МАРЬЯ. А то, что попугай и тут не упустил случая известить
публику, завопив: - Шмакодявка на гор-ризонте! Шмакодявка на гор-ризонте! Хорошо еще, директора в театре тогда не было.
ИВАН. Ну Машунь… И люди то и дело совершают ошибки –
чего же ты требуешь от бедного попугая?
МАРЬЯ. Ну да, да, и люди ошибаются, это верно. Вот и ты, ты, к
примеру.
ИВАН. И я, и я, да…
МАРЬЯ. Ну а самая основная твоя ошибка…
ИВАН. Моя? Какая? Что я когда-то подобрал Филю?
МАРЬЯ. Нет.
ИВАН. А какая?
МАРЬЯ. Что ты вообще появился на свет!
ИВАН. Та-ак! Ну а я-то думал, что – когда на тебе женился.
МАРЬЯ. Ну уж не-ет, то была моя основная ошибка – пойти за
тебя замуж!
ИВАН. Ну все, все, хватит… Лучше вспомни, как повалили зрители в ваш театр после «Шмакодявки на горизонте». На люстрах висели – только чтобы про шмакодявку услышать!
МАРЬЯ. Предположим. Ну а как тебе история с премьерой «Макбета»? Ты хоть ее припоминаешь?
ИВАН. Местами.
МАРЬЯ. Ну же, вспоминай! Сцена – где Макбет присутствует
на собрании лордов.
ИВАН. И что?
МАРЬЯ. А то, что когда один из актеров на сцене случайно
издал неприличный звук, то Филя из своей клеточки мрачно спросил:
- Кто это сделал, лор-рды?
ИВАН. Все правильно. Реплика из Шекспира.
МАРЬЯ. Да! Но только у Шекспира ее подает Макбет! Макбет,
а не попугай Филя, которым в пьесе даже и близко не пахнет!
ИВАН. Ну и зря…
МАРЬЯ. И подает Макбет ее, заметь, отнюдь уж не по поводу
неприличного звука!
ИВАН. Объясняю. Ну, во-первых, виноват во всем этом, согласись, больше несдержанный актер, чем попугай. А во-вторых, публике-то понравилось! Как все аплодировали и смеялись после этого!
МАРЬЯ. Публике – да, понравилось, а вот нашему директору…
Недаром именно после этой премьеры он торжественно отнес клеточку с попугаем на крыльцо театра и заявил: - Чтобы и коготка этого Смоктуновского тут больше не было!
ИВАН. Пожилой ретроград… Ну и чего он этим добился?
Зрители-то опять стали обходить стороной ваш театр.
МАРЬЯ. Это - другой разговор. Ладно, все, а теперь за хлебом
сгоняю. Дома наверняка, как всегда без меня – ни крошки. Да, кстати, чисто философский вопрос – а чем ты обычно водяру занюхиваешь, когда под рукою нет даже хлеба?
ИВАН. Чем занюхиваю? Хорошо, скажу по секрету - как философ философу… Рукавом!
МАРЬЯ. Н-да-а! Вот уж действительно – не хлебом единым!
Все ясно – отныне шью тебе исключительно одни безрукавки.
ИВАН. Ну ты и садистка…
МАРЬЯ. Ладно, все, побежала! (Возвращает платье на место и уходит).
ИВАН (звонит). Вадим? О, привет! Слушай, Вадик, выручай,
умираю! Ей-ей, подохну, если сей же час не приму капли! Сколько? Да граммулечек хотя бы сто пятьдесят. Выручай – накапай, я в долгу не останусь! Что? И ты на мели? Тьфу!.. Но твой брательник вот-вот подойти должен, у него спросишь? Хорошо, подожду!
Ну а я, представляешь, Вадик: шарю, шарю у супруги заначку – дохлый номер! После чего пытаюсь играть то на одних, то на других струнах заскорузлой ее души – и что же? Проигрываюсь в пух и прах на всех досках! И притом, Вадик, что обидно – повод-то для выпивона самый что ни на есть железный. Какой? Да Филя, попугайчик-то мой, скапустился! Да знаю, знаю, что у тебя на него застарелый зуб за пазухой. Он ведь как-то, да при твоем же отце, да и послал тебя по твоей матери! Ну прости, прости, Вадь, покойничка – он ведь не со зла это брякнул. А с чего? Да с похмелюги жутчайшей. Да кабы со зла, старичок – то разве бы Филя так грубо выражался? Ну что ты! Да этот покойный ангел и о зле-то никаком не подозревал, что существует такое.
…Что? Братан появился? (Оживился). Ну и что? И как? (Разочарован). И у него, говоришь, нет бабла? Ч-черт! Ну что же… Ладно, бывай, пока!
(Появилась МАРЬЯ).
МАРЬЯ (энергично). Ну, муженек, салют! А вот и я с дачки!
Огромадный тебе привет от Надюхи с Филей!
ИВАН (изумлен). От кого-кого?
МАРЬЯ. Да ты что, оглох? От Надюхи, дочки!
ИВАН. А еще-то, еще от кого?
МАРЬЯ. Тьфу! Да от Фильки ж, от алкашонка пернатого твоего!
ИВАН. Но… но… он же умер!
МАРЬЯ. Кто-о-о!?
ИВАН. Филя! Сама же сказала!
МАРЬЯ. Я!?
ИВАН. Ну!
МАРЬЯ. Что я сказала!?
ИВАН. Что на даче этой ночью коньки он откинул!
МАРЬЯ. Филя?
ИВАН. Ну! Ну!
МАРЬЯ. Интере-есно, и когда ж я сказать-то б такую глупость успела, башка твоя стоеросовая, если я только-только ползу с элекрички? Во, погляди – вся в сумках, ну что твоя, прости, Господи, многодетная кенгуриха!
(ИВАН, выпучив глаза, видит, что
МАРЬЯ и впрямь вся увешана сумками).
ИВАН (очумело, тыча на нее пальцем). Ты… т…т…т…
МАРЬЯ. Во – допился совсем! До донышка! До самых до
соплей своих сокровенных! Ну – и чего шары-то свои на меня повыкатил, голубок ты мой шизокрылый?..
ж ж ж
(Там же, где-то через неделю.
Здесь МАРЬЯ. Звонит телефон).
МАРЬЯ. Да? Кого-кого позвать? Ваню? А вы кто будете,
извиняюсь? Вадим? Передать Ване, что вы деньги, как он просил, наконец раздобыли? Ах, во-от оно что! Ну а теперь, Вадим, жизнерадостно их пропей, но только уж как-нибудь без моего благоверного. Почему? Болеет он. Чем? Да, понимаешь, губешки свои намозолил стаканом, вот и... Так что извини, Вадик, но… (Положила трубку). Ханурики, мать их…
(И опять телефон).
Да? Кого-кого? Иван Иваныча? А кто его спрашивает? Игорек? Приглашаешь его винца тяпнуть, что у тебя после свадьбы осталось? Извини, Игорек, конечно, но только тяпни-ка ты его со своею невестой на пару. И, знаешь, почему? Да потому что Иван Иваныч со своей собственной свадьбы вот уже двадцать с лишним лет все еще просохнуть никак не может. (Бросила трубку). Достали, чертяки! Звонят и звонят Ваньке. Как же – душа всех компаний!
(Звонок в дверь).
А это еще кто? (Приоткрывает дверь, кому-то невидимому, ахнув). Ну ма-ать твою!.. Ну а ты-то, ты-то с какой еще такой помойки сюда притащился, чмо ты болотное? Чего-чего сипишь? А-ах, к Ва-ане зашел? А он у нас, понимаешь ли, захворал. С дичайшего перепоя. Да. Да. Так что вали, вали, дядя, отсюда, пока и ты этим не заразился. (Захлопнула дверь). Ну никак, никак, паразиты, не могут без Ваньки!
(Голос Ивана: - Маш! А Маш!)
Да, Вань? (Отдергивает полог кровати, на которой лежит Иван). Ну – и чего тебе, болезный?
ИВАН (слабым голосом). Приходил кто-то?
МАРЬЯ. Угадал.
ИВАН. А кто?
МАРЬЯ. Да ко мне тут один, по делам, из театра.
ИВАН. А чего ты его этим обозвала, как его… чмо болотным?
МАРЬЯ. А он… он кикимору у нас в сказке играет. Новенький.
ИВАН. А почему ты с ним так грубо?
МАРЬЯ. Играет паршиво. (Осторожно). Ну а еще-то ты
что-нибудь слыхал?
ИВАН. Ничего. Я же только-только проснулся.
МАРЬЯ. Молодчина. Заслуженный сурок Российской
Федерации.
ИВАН. Ну а ко мне приходил кто, звонил, пока я спал?
МАРЬЯ. Ни одна собака.
ИВАН. Понятно… Да, слушай, Машунь…
МАРЬЯ. Да?
ИВАН. А у меня беда ведь.
МАРЬЯ. Какая?
ИВАН. Представляешь – шевельнуть ничем не могу.
МАРЬЯ. Иди ты!
ИВАН. Ей-ей. Ни рукой, ни этим… ногою.
МАРЬЯ. Како-ой кошмар! Все-таки долакался, щучий ты сын!
ИВАН (с обидой). Опять!? Опять меня упрекаешь!? А много ли
я и выпил-то за эту неделю?
МАРЬЯ. Ерунду. Самую капельку. Всего каких-то три пузыря
водяры.
ИВАН. Вот видишь! Капельку! Мужики долг мне отдали – ну, я
и… На радостях. Что Филя, попугаенок-то мой родной, жив-живехонек! А все ты, все ты накаркала! Что, мол, помер, загнулся он!
МАРЬЯ. Это кто – я!? Я накаркала!? Еще чего! Просто у тебя
глюки уже пошли – вот ты и… «Накаркала!» Да и с чего мне каркать-то, если попугай огурец огурцом? Пускай даже и, прости, Господи, проспиртованным!.. Но, впрочем, ладно, все, хватит об этом! Так что сейчас с тобой, говоришь?
ИВАН. Да вот… Ни руки, ни ноги не слушаются.
МАРЬЯ. Гм! А ну-ка, ручонкой попробуй пошевели.
ИВАН. Какою?
МАРЬЯ. Да какою не лень.
ИВАН. Не-а. Не шевелятся, гады. Ни та, ни другая. Одни
только пальцы.
МАРЬЯ. Ну а если ногой?
ИВАН (пробует). И они, как отсохли.
МАРЬЯ. Гм! Ну а если этим, как его…
ИВАН. Ничего не шевелится.
МАРЬЯ (обреченно, со вздохом). О, Господи! Ну уж если
ничего – значит, все!
ИВАН (испуган). Что – все?
МАРЬЯ. Все – все! Как врач и говорил! Слово в слово!
ИВАН. Врач? Какой врач?
МАРЬЯ (помолчав). Слышь, Ванечка…
ИВАН. Ну?
МАРЬЯ. Нет, этого скрывать я больше не в состоянии.
ИВАН. Чего скрывать?
МАРЬЯ (решаясь). Ну так вот… Понимаешь… Этой ночью
к нам приходил доктор.
ИВАН. К тебе?
МАРЬЯ. Да к тебе, к тебе, остолоп!
ИВАН. Но я же не вызывал.
МАРЬЯ. Я, я его пригласила!
ИВАН. Для чего?
МАРЬЯ. «Для чего!» Чупа-чупс пожевать! На радио поглазеть,
да телек послушать! Что за идиотский вопрос? Разумеется – для того, чтобы тебя осмотреть! Ты, видишь ли, так ужасно во сне кричал, что я с перепугу за телефон и схватилась.
ИВАН. А чего я кричал?
МАРЬЯ. Как обычно. Чьих-то матерей, да бабушек самыми
последними словами ласково во сне вспоминал.
ИВАН. Ну и что, осмотрел меня доктор?
МАРЬЯ. Осмотрел.
ИВАН (недоверчиво). Как, прямо во сне?
МАРЬЯ. Прямо во сне.
ИВАН. А меня не разбудил почему?
МАРЬЯ. О, Господи! Да будили, будили мы с ним тебя!
Да еще как! И прямо в ухо орали, и щипали! И за нос дергали, и за… Чего только, короче, ни вытворяли с тобой, прости, Господи! Разве что лишь поленом тебе по башке не лупили.
ИВАН. Ну а я?
МАРЬЯ. Естественно, дрых, как последнее бревно.
ИВАН. Нич-чего не помню!
МАРЬЯ. Ну так еще бы. Ну а потом плюнул врач, да и решил так
тебя - спящего осмотреть. Осмотрел – да и горько заплакал.
ИВАН. Отчего?
МАРЬЯ. От жалости. Да на тебе, говорит, ни одного трезвого
местечка нет, каждая клетка и то в дымину пьяная. Поинтересовался – ну а быки, мол, на даче на красные глазищи твои не бросаются?
ИВАН. Какие еще быки? Да их там и отродясь не было.
МАРЬЯ. Вот-вот-вот. Я так ему и сказала. Зато шофера, говорю,
при виде твоих глазенок тут же машинально притормаживают. Думают – красный свет загорелся.
ИВАН (горько). Издеваешься?
МАРЬЯ. Короче, вытер слезы врач, да и говорит: - Ну, годочков
десять ты худо-бедно небо-то еще покоптишь.
ИВАН. Годится!
МАРЬЯ. Но! Это если ты пить немедленно перестанешь.
ИВАН. Чего-о!?
МАРЬЯ. Да! Да!
ИВАН. С ума сошла? Да ведь я, если перестану, то и неделю не протяну!
МАРЬЯ. Правильно, не протянешь. Ибо жить-то тебе, Ванюш,
только и осталось, что два-три дня от силы.
ИВАН (ошеломлен). Ка… ка… как два-три дня?
МАРЬЯ. Увы! Так и предупредил ночью врач – что если, мол,
руки-ноги у тебя вдруг откажут, то еще два-три денечка, и все! Финиш!
ИВАН (испуган). Так это что… правда?
МАРЬЯ (вздыхает). К сожалению!
(Пауза).
ИВАН (тоскливо). Но ведь я же лечился, лечился от пьянки, и причем не раз – ты помнишь, Машунь? И по гипнотизерам бегал, и по народным целителям, и на идиотские диеты садился… Ходил даже
как-то с Филей на курсы лекций о вреде алкоголизма.
МАРЬЯ. Еще бы не помнить. Ведь именно из-за тебя с
попугаем и спился один гипнотизер знаменитый, да два народных целителя. Ну а лектор – так тот и вообще тронулся. Вставил перышко себе в зад, бегал по городу, махал руками, как крыльями, и вопил: - Я попугай, попугай! Душа горит! Налейте, налейте несчастной птичке!
ИВАН. Шизанулся, да… Зато гипнотизер-то какой оказался
стойкий, который меня навещал! Долго ведь отказывался, не пил. Ну а потом на минутку я отлучился, а тут раз – и Филя! К гипнотизеру подлетел, выкатил на него свои глазенки и забормотал: - Спать, спать, спать! Даю установку – квасить, квасить, квасить!.. Так этот спившийся в дупель гипнотизер долго еще потом бегал у нас под окнами и обещал застрелить попугая, как собаку.
МАРЬЯ. А, да что старое вспоминать! (Всхлипнув). Короче,
все – прощай, Ваня!
ИВАН (всхлипнув). И… и… и ты прощай, Маша! Извини,
если чем обидел!
МАРЬЯ. Господи, ну вот за что такой мужик пропадает?
А ведь каким ты был когда-то боксером-перворазрядником! Золотые руки!
ИВАН. Да руки-то, возможно, и впрямь золотые, а вот кишки во главе с печенью хоть сейчас на помойку… Так, значит, все, Маш?
МАРЬЯ. Все! Все, Вань! Если…
ИВАН. Если что?
МАРЬЯ. Если неизъяснимое чудо какое тебя не спасет.
ИВАН. Э, да где же его возьмешь, это чудо? Мне сейчас, если
честно, особенно перед Филей совестно.
МАРЬЯ. Почему?
ИВАН. Ну, как… Споил я птаху, а теперь что ж, получается, на произвол судьбы ее оставляю? Кстати, как он сейчас там, на даче?
МАРЬЯ. Филюша? В порядке. Надюха рядом с ним постоянно.
ИВАН. На соседней жердочке?
МАРЬЯ. Шутник… Да, может, ей позвонить, чтобы она его
сюда привезла?
ИВАН. Филю? Прямо сейчас?
МАРЬЯ. Ну да.
ИВАН. Ни-ни-ни! Не хватало еще, чтобы бедняжка смотрел,
как я тут загибаюсь.
МАРЬЯ. И то правда.
ИВАН (помолчав). Машунь…
МАРЬЯ. А?
ИВАН. Ну а врач-то этот… Хоть рецепты-то какие оставил?
А то я ничего тут не вижу на столике.
МАРЬЯ. А что?
ИВАН. Да так. Глянуть бы, что он мне прописал.
МАРЬЯ. Надеешься – медицинский спирт?
ИВАН. Да не, просто посмотреть интересно.
МАРЬЯ. А он ничего не написал.
ИВАН. То есть, как?
МАРЬЯ. А так. Все на словах передал.
ИВАН. Странно. Врачи – они же завсегда какие-нибудь
бумажки после себя оставляют.
МАРЬЯ. Ну а этот нет, не намусорил.
ИВАН. Да я имею в виду рецепты, направления на анализы,
то-се…
МАРЬЯ. Да он же выписал тебе устное направление.
ИВАН. Какое?
МАРЬЯ. В морг.
ИВАН. Тьфу! Я серьезно, а она…
МАРЬЯ. Ты вот лучше скажи – попугая привезти, нет на твои похороны?
ИВАН. Филю? На мои похороны?
МАРЬЯ. Да.
ИВАН. Думаю, ни к чему. Еще станет рыдать, пушок на
голове рвать, крыльями бить себя в грудь… Да и элементарно нагадить может с горя в могилу.
МАРЬЯ. Этот – может. И не только с горя. И не только в могилу…
ИВАН. Что ты там бормочешь?
МАРЬЯ. А, так… Ну а когда можно будет сообщить Филе о
твоей кончине?
ИВАН. Только не сразу. А для начала скажите, что я…
Ну, к примеру, на Колыму в командировку уехал.
МАРЬЯ. Круто. А ты полагаешь, попугай знает, что такое
командировка и Колыма?
ИВАН. Ну, про Колыму-то, к счастью, не знает. Вот на своей
жердочке – да, он сидел. И на дереве, и на столбе. А вот чтобы на Колыме…
МАРЬЯ (бормочет). Да-а, вот там-то он посидеть еще не успел…
Не все сразу!
ИВАН. Ладно, скажешь ему тогда, что я, мол, на велосипеде в
Африку укатил за бананами.
МАРЬЯ. Да, вот про Африку он точно поймет. Историческая
родина, как-никак.
ИВАН. Вот-вот. Ну а потом, малость попозже нальешь ему
стопарь и, уронив слезу, скажешь, что я пропал вместе с велосипедом и пакетиком чупа-чупса где-то аж в дебрях Северной Амазонки. Думаю, если не после первого, то после третьего стопаря он с тихой грустью все осознает.
МАРЬЯ. После третьего – однозначно. Если не учитывать,
правда, того глупого факта, что Амазонка в Южной Америке.
ИВАН. Да-а? А каким же макаром ее туда из Африки занесло?
МАРЬЯ. Сама теряюсь в догадках.
ИВАН. Ладно, Маш, а теперь у меня к тебе очень, очень
интимный вопрос.
МАРЬЯ. Какой?
ИВАН. Ты только не обижайся.
МАРЬЯ. Постараюсь.
ИВАН. Ей-ей, это так интимно, так интимно…
МАРЬЯ. Понимаю.
ИВАН. Скажи, а у тебя есть… заначка?
МАРЬЯ. Заначка? А что?
ИВАН. Ну есть?
МАРЬЯ. Предположим, что есть.
ИВАН. И где?
МАРЬЯ. А тебе зачем знать?
ИВАН. Скажем, из спортивного интереса.
МАРЬЯ. Спортсмен… А вот возьму, да и не скажу.
ИВАН. Почему?
МАРЬЯ. Это слишком интимная информация.
ИВАН. Хорошо. Ну а что, если… если это (всхлипнув) мое
последнее желание?
МАРЬЯ. Разнюхать все о моей заначке?
ИВАН. Да!
МАРЬЯ. Ну, раз уж последнее… Что ж, хорошо. Да, заначка
есть, и она тут, совсем рядышком.
ИВАН. Где?
МАРЬЯ. Под кроватью.
ИВАН. Где-е-е!?
МАРЬЯ. Под этой кроватью.
ИВАН. На полу?
МАРЬЯ. Почему? Я скотчем ее под кроватью снизу приклеила.
ИВАН. Ниф-фига себе! А ведь я как раз там-то и начал тогда
шурова… (Осекся).
МАРЬЯ. Ну? И что же ты – там-то и начал тогда шурова..?
ИВАН. Да нет, это так я…
МАРЬЯ. Да уж сознайся.
ИВАН. Не могу. Стесняюсь. Это слишком интимно.
МАРЬЯ. Ну, если так…
ИВАН (не сразу, задумчиво). Ну и вот, загнусь скоро, ну а кто
обо мне вспоминать-то станет? Ну, вы, ясно, с Надюхой, а – еще? Собутыльники? Сослуживцы? Вряд ли. А если и да, то очень недолго. А вот кто постоянно будет меня вспоминать, так это…
МАРЬЯ. Кто?
ИВАН. Кто? Да Филя, Филечка, голубочек мой сизорылы…
сизокрылый. Как же! Кто же ему, несчастненькому, подливать-то потом будет водочку?
МАРЬЯ. Водочку? Ему? А никто.
ИВАН. Во-от! Во-от! Оттого-то он и станет частенько меня поминать своим добрым, да ласковым словом.
МАРЬЯ. Да к тому ж трехэтажным. За то, что ты и его
пристрастил к алкоголю.
(Пауза).
ИВАН (размышляет). А ведь и впрямь я, похоже, был для вас с
дочкой обузой. Ну так еще бы – едва ли не каждый день нажирался. Это какое ж, поди, было для вас мучение – чтобы годами, годами, да еще изо дня в день, изо дня в день… (Дрогнувшим голосом). Ты уж прости, Машунь, меня за жизнь мою непутевую. За то, что о водке я думал больше, чем о самых родных и близких для меня людях…
МАРЬЯ. Прощаю. Вот и хорошо, что хоть сейчас-то ты все это
осознал, Ванечка.
ИВАН (вздыхает). Осознал, да! Но – поздно! Когда ничего уже
не исправишь и не вернешь!
МАРЬЯ. Почему – поздно? Вот если б ты прямо с этой минутки
и завязал с выпивкой, то, глядишь, и на поправку б пошел.
ИВАН. То есть, как? Несмотря даже на то, что у меня руки-ноги
отнялись?
МАРЬЯ. Несмотря.
ИВАН (не сразу, недоверчиво). А ты это откуда знаешь?
МАРЬЯ. Врач так сказал.
ИВАН. Да ну ити-ить твою за ногу! И опять врач! Да что же это
за врач-то такой загадочный? Ни бумажонки самой крохотной от него, ничего!
МАРЬЯ (помолчав). Ваня…
ИВАН. Ну?
МАРЬЯ. А я… я тебя обманула.
ИВАН. Что?
МАРЬЯ. Я тебя обманула.
ИВАН. Насчет врача-то?
МАРЬЯ. И не только. (Берет нож и склоняется над ним).
ИВАН. Э-эй, ты что!?
МАРЬЯ. Не дергайся! Иначе так и останешься на всю жизнь
приклеенный! (Разрезает скотч на кистях его рук).
ИВАН (ошеломлен). Что-о-о!? Я был приклеен!?
МАРЬЯ. Да, к кровати. Причем по рукам и ногам.
ИВАН. Ниф-фига себе! Обмотать меня! Скотчем! Как коробку
от унитаза!..
МАРЬЯ. Так, теперь ноги…
ИВАН. Это ты, ты так меня?
МАРЬЯ. Ну а кто же еще?
ИВАН. Ну и какого же лешего ты меня приклеила, идиотка?
МАРЬЯ. Чтобы ты основательно проникся мыслью, балда, что
если не бросишь пить, то загремишь в ящик.
ИВАН (присел, растирает руки и ноги). Вот ведь шизанутая –
а? На всю голову!
МАРЬЯ. Ну а что, что, скажи, мне делать-то оставалось, чтобы
отучить тебя от бутылки?
ИВАН. Что делать!.. Ну, треснула бы мне интеллигентно по
морде, ну, нотацию прочитала. О вреде пьянства.
МАРЬЯ. А то я уж будто их тебе не читала! Тысячи!
Миллионы нотаций! А толку?.. Да, кстати! И о смерти попугая я ведь тоже тебе наврала.
ИВАН. Это когда – неделю назад?
МАРЬЯ. Ну да.
ИВАН. Так это что же – мне, значит, тогда нисколько не померещилось?
МАРЬЯ. Нет, не померещилось.
ИВАН. Никакие это были не глюки?
МАРЬЯ. Не глюки.
ИВАН. Поня-атно. Ну и зачем ты набрехала мне о его смерти?
МАРЬЯ. Да все за тем же. Вразумить тебя, остолопа – что вот,
мол, раз уж попугай гикнулся от водяры, то и тебя, алкаша, то же самое ожидает.
ИВАН. Та-ак! Ну а отчего ж тогда так быстренько его потом «воскресила»?
МАРЬЯ. Ну, сообразила, во-первых, что номер не прошел.
А во-вторых, шоковая терапия – слыхал о такой? То жар, то холод. Вот я, отчаявшись, и решила ее испробовать на тебе. Ну а теперь-то ты все уразумел, незадачливое Божье созданье?
ИВАН. Уразумел, уразумел… А сейчас, терапевтиха ты драная,
ноги в руки, да и марш за бутылкой!
МАРЬЯ. Ваня!..
ИВАН. Я кому сказал! Рысью! А то ишь! Для начала, значит,
бедного попугая она почти схоронила, садистка, ну а потом и до собственного муженька добралась! В магазин!!..
МАРЬЯ (помолчав, негромко). Слушай, Вань… а теперь
давай-ка поговорим наконец откровенно, начистоту …
ИВАН (удивлен). Мы? Начистоту?..
МАРЬЯ. Да.
ИВАН. Та-ак! Ну а до этого, значит, ты передо мною ваньку
валяла?
МАРЬЯ. Поговорим наконец-то о главном.
ИВАН. А ну-ка, ну-ка?
МАРЬЯ. Или, ты думаешь, я забыла – из-за чего же ты когда-то
ударился в эту проклятую, эту беспробудную пьянку? А вот и нет, я
по-омню. Очень хорошо помню. Запил ты, когда Наденьке исполнился уже годик. И вот тогда-то… тогда-то… (с усилием) у нас и умер крохотный наш малыш. Наш Васенька… Сынок, о котором ты всегда так мечтал, умер, едва лишь появившись на свет… (Пауза). Потом я тяжело и долго болела. Ну а когда поправилась, то врачи сказали, что… что у меня никогда больше не будет детей… (Пауза). Вот после этого-то ты, мой бедняжка, и начал…
ИВАН (с усилием). Ладно, все, Маш, хватит, хватит об этом…
МАРЬЯ. Хватит, да… Но у тебя же, не забывай, есть еще дочь,
Ваня. Наша милая, наша чудная Надя. Которая, согласись, нисколько не виновата, что появилась на свет девочкой. Так почему же ты о
ней-то никогдашеньки не думал?
ИВАН. Я? Я не думал о нашей Надьке?
МАРЬЯ. Да. Да.
ИВАН. Да я же на каждый день рождения ей что-нибудь покупаю!
МАРЬЯ (горько). «На день рожденья!..» А тебе не кажется, что
отцовское участие девочке куда чаще требуется? Вот Надюша и выросла, можно сказать, безотцовщиной.
ИВАН. Не надо преувеличивать.
МАРЬЯ. Я? Преувеличиваю? Тогда скажи – а какие экзамены у
себя в театральном она этой весною сдавала?
ИВАН. Какие? Ну… эти… как их…
МАРЬЯ. «Как их!..» Ну а про ее личную жизнь ты хоть
что-нибудь знаешь?
ИВАН. А чего? Питается вроде девка нормально, не курит,
слава Богу, не пьет…
МАРЬЯ. И это все, что тебе известно о родной-то дочери?
ИВАН. Ну а что я еще-то, еще-то обязан знать?
МАРЬЯ. Ну, например, а есть ли у нее какой-нибудь друг?
ИВАН. А уж вот это она сама, сама пускай решает! Большая
уже. Своя, как говорится, голова на плечах.
МАРЬЯ. Короче, и это не знаешь. А вот я – знаю.
ИВАН. О дочке?
МАРЬЯ. О дочке.
ИВАН. Ну и чего ж такого особенного о ней и ее друзьях ты
знаешь?
МАРЬЯ. Например, то, что у нее и взаправду есть друг. Дима.
Кстати, очень хороший парень. Она меня как-то с ним познакомила.
ИВАН. Что же, поздравляю дочурку.
МАРЬЯ. Раненько поздравляешь, папаша.
ИВАН. Почему?
МАРЬЯ. Почему? Да потому… потому, что через несколько
месяцев у Нади с Димой будет… ребеночек.
ИВАН (ошеломлен). Чего-о-о!?
МАРЬЯ. Да.
(Пауза).
ИВАН. И… и Надюха замуж выходит?
МАРЬЯ. Да.
ИВАН. Когда?
МАРЬЯ. Осенью свадьба.
ИВАН. Так это что… правда?
МАРЬЯ. Да. Все уже решено.
ИВАН. «Решено!» Ну а почему же, черт подери, Надька
мне-то, мне-то, своему родному отцу, ничего не сказала!?
МАРЬЯ. Хотела. Да ты тогда был в пьяной отключке.
А потом на дачу она уехала.
ИВАН. Ну а позвонить, позвонить она не могла!?
МАРЬЯ. Боялась, что ты еще больше уйдешь в запой.
Собиралась тянуть до последнего, да я вот все и трепанула тебе.
ИВАН. Да, а что-то известно насчет ребенка? Кто будет –
мальчик, девочка?
МАРЬЯ. Мальчик.
ИВАН. Мальчик!?
МАРЬЯ. Да.
ИВАН. Откуда знаешь?
МАРЬЯ. Надя на днях проходила специальный осмотр.
Так что поздравляю – скоро у тебя, дедуль, будет внучонок!
ИВАН (с неопределенным чувством). У меня… внучок…
Скоро…
МАРЬЯ. А сказать, что я еще знаю?
ИВАН. Что?
МАРЬЯ. Как зовут отца Димы. Я по телефону уже с ним
общалась.
ИВАН. Ну и как же его зовут?
МАРЬЯ. Филипп Александрович.
ИВАН. Ну и что? А меня Иван Иванович.
МАРЬЯ. Не понял?
ИВАН. Почему, понял. Будущего тестя зовут Филипп
Александрович.
МАРЬЯ. Правильно. А больше-то ты ни о чем не догадался?
ИВАН. Не-ет… А о чем?
МАРЬЯ. Да о том, что ребеночка они решили назвать в честь
отца Димы.
ИВАН. Филиппом?
МАРЬЯ. Да… И опять не врубился?
ИВАН (сердясь). Да насчет чего? Что ты все какими-то
загадками мне башку-то морочишь?
МАРЬЯ. Короче, внучонка твоего будут звать Филиппом.
Или – Филей…
ИВАН. Фи… Филей?..
МАРЬЯ. Да.
(Пауза).
ИВАН. Так это что же… Скоро у нас будут два Фили?... с
попугаем-то вместе?
МАРЬЯ. Ну конечно!
ИВАН. А это Филипп Второй, что ли, будет?
МАРЬЯ. Да!
ИВАН (энергично потер руки). Так мы же это потом… на
троих!..
МАРЬЯ (кулак ему под нос). Вот тебе на троих!
ИВАН (спохватился). Ой, и правда! Извини, Машунь!
Вырвалось! Машинально!
МАРЬЯ. То-то же!
ИВАН. Ну, раз уж скоро внучонок будет, то и впрямь – все,
завязываю я с этим! Пацаненка подымать надо! (Нежно, сквозь слезы). Филю…
МАРЬЯ. Правильно! А не то я тебе за него голову-то вмиг оторву!
ИВАН. Ну ты что, Маш! Да я ее себе и сам оторву, если
мальчугана испорчу. Короче – все! Сейчас же лечу на дачу!
МАРЬЯ. На дачу? Зачем?
ИВАН. То есть как это зачем? Наконец-то поговорю с дочуркой
по-человечески.
МАРЬЯ. Давно пора.
ИВАН. А еще… еще я с попугаем по душам перетолкую.
МАРЬЯ. С попугаем? О чем?
ИВАН. Все! Хватит и ему квасить! Зафигачу-ка я этому
пьянчужке лекцию о вреде алкоголизма! Нечего! Пускай и этот поросенок пернатый помогает нам подымать на ноги своего тезку!
З А Н А В Е С